Через неделю после исторической встречи на Воронцовской я решил запустить, фигурально выражаясь, пробный камень и посмотреть, что из этого получится. Свой первый опыт решил поставить на самом безобидном и доверчивом человеке — моем докторе.
— Да уж, Виктор Ефимович, текучка заедает. С этой проклятой работой… Порой мне кажется, нервы постепенно вылезают из тела и начинают загибаться на концах.
— Вот как? Интересное ощущение. Опишите его подробнее. Пожалуй, с этого и начнем…
Виктор Ефимович — психоаналитик. Обратиться к нему меня вынудила жена, однажды убедившись, что от бесконечных стрессов и передряг с клиентами я начинаю ей напоминать злобного пса, который рычит даже на ветер, запутавшийся в кронах деревьев. «Психоаналитик — жутко модная штука, — сказала тогда Иришка. — И полезная. По крайней мере, за свои деньги ты так наорешься на него, что у тебя не останется сил орать на меня». И я с ней согласился.
Несколько раз я посетил Виктора Ефимовича по принуждению и неожиданно осознал, что мне понравились эти визиты. Что может быть забавнее: полулежишь в кресле, расслабив галстук, несешь ахинею, описывая, как в детстве подглядывал в сортире за соседскими девчонками, а человек напротив с высшим университетским образованием и диссертацией на труднопроизносимую тему морщит лоб наподобие роденовского мыслителя и жадно внимает твоему бреду.
Кроме того, постепенно у меня возникли кое-какие идеи. Так, меркантильные выдумки, которые поначалу имели вид отъявленно шизофренических фантазий, а потом стали постепенно оформляться, одеваться плотью и фактурой, чтобы в один прекрасный день стать обезоруживающей чудовищной явью…
Меня умиляет племя мозгоправов, весьма жидкое и не слишком сытое в нашей стране. Эти люди прикидываются вашими друзьями, чтобы за ваши же деньги доказать вам, как дважды два, что в детстве вы желали свою мать и пронесли это дебильное желание через всю свою жизнь, и теперь оно живет в вас и руководит вашими поступками самым произвольным образом. Например, вчера вы сорвались и накричали на жену. Это не вы виноваты, а ваша матушка (царство ей небесное), а еще точнее — противоестественное чувство к ней, которое все еще обитает в вашем подсознании. Чтобы услышать это радостное известие, вы платите за сеанс кругленькую сумму, которую врачеватель душ человеческих в конце посещения небрежным жестом смахивает в ящик стола, как презренную бумагу, не имеющую никакой номинальной ценности.
Однако странная штука происходит во время наших регулярных бесед. Врешь, сочиняешь, несешь ересь — а Ефимыч только важно кивает, морщит высокий, с большими залысинами лоб. А уходишь от него — и вдруг кажется, будто лучшего друга покидаешь. Долго не встречаешься с ним, затем придешь — и словно близкого родственника, сто лет не виденного, обретаешь, чувствуешь — соскучился. Такая зависимость, безусловно, кажется странной для нормально мыслящего, адекватного в своих поступках человека, но я сознательно поддерживал ее все из-за тех далеко идущих, пока непроизносимых целей.
— Не хотите о нервах? Ну тогда… В прошлый раз мы остановились на том, что…
Виктор Ефимыч честно отрабатывает свои деньги. В данный момент он ищет поле для контакта. Водрузив на нос очки, добросовестно углубляется в записи, а я тем временем внимательно изучаю скольжение солнечного луча по его яйцеобразной лысине. Он примерно моего возраста, роста и комплекции, и это нас еще больше сближает.
— Да, вот этот момент… Вы сняли с нее трусики и почувствовали, что…
— Ах, это, — брезгливо морщусь.
Речь идет об одном из тех ранних, чуть ли не детсадовских романов с девочками с крысиными косичками, имена которых безнадежно путаются в сознании, а лица сливаются в одно немое, обобщенное лицо — с бесцветными глазками, пегими волосами, цыплячьей шейкой, с руками в вечных цыпках. Такие романы, большей частью выдуманные, может припомнить каждый, если, конечно, даст себе труд вытащить событийную легковесную шелуху из-под напластования настоящих, взрослых романов с нормальными женщинами, имевшими нормальные лица и человеческие, не цыплячьи тела.
— В тот момент вошла учительница и увидела вас. Она сказала…
Я зевнул.
— Может, не будем об этом?
Беспомощный взгляд из-за толстых линз. Пациент пытается сбить врача с наезженной дорожки — как же тогда ему отработать ежедневную таксу?
Однако сегодня меня интересует нечто иное…
— Знаете, Виктор… — начинаю неохотно, почти боязливо. — Мне хотелось бы поговорить не о прошлом, а о настоящем…
— Вас что-то тревожит?
— Признаться, да… — В меру своих скудных актерских силенок демонстрирую внутреннюю борьбу, которая должна явственно отобразиться на лице.
— Слушаю вас. — Его голос мягок. Он приглашает пожаловаться, зовет уткнуться в теплую, верно, пахнущую кислым потом жилетку и выплакаться всласть.
— Мне… — С трудом выдавливаю горлом звуки, словно трудно говорить. — Мне кажется, со мной что-то не то. Что-то не в порядке…
— В чем это проявляется? — Голос доктора так мягок, что его хочется немедленно свернуть уютным клубочком, засунуть под голову, как мохеровый шарф, и сладко заснуть, причмокивая во сне.
Отвожу затуманенный тревогой взор в заоконную вечереющую даль. Мысли работают четко и ясно, как никогда. Я уже поставил себе диагноз, определил симптомы и течение болезни (прогноз неблагоприятен). А он — еще нет.
— Знаете, вот вчера, к примеру… Я сидел в своем кабинете, в кресле, смотрел в окно, а потом…
— Что было потом?
— Потом неожиданно очнулся на скамейке в парке. Представьте себе, без шапки и пальто, на мокрой скамейке, в абсолютно незнакомом месте. Это было так неожиданно…
— Вы испугались?
— Нет, пожалуй, нет. Просто удивился.
— И вы не помните, как выходили из офиса, как ехали в парк?
— Абсолютно не помню. Я не собирался никуда идти, я планировал заняться биржевым отчетом, который мне прислали для изучения.
Виктор Ефимыч решает напустить научного туману. Он не знает, куда нужно двигаться, и потому храбро шагает наугад:
— Понимаете, Александр, дело в том, что кратковременные периоды амнезии могут быть характерным симптомом при хроническом переутомлении центральной нервной системы. Пусть вас это не тревожит, потому что…
Я перебиваю его:
— Моя секретарша сказала, что я, прихрамывая, выбежал из кабинета и, ни слова не сказав ей, вылетел на улицу с диким видом.
— Возможно, ей показалось. Понимаете, перцептивное ощущение индивида…
— А потом было еще…
— Да, что именно?
— Ну еще раньше… Я не хотел говорить, думал, ерунда, обойдется.
— Слушаю вас с неослабным интересом.
— На той неделе мы были с женой в театре. Новомодная оперетта с какофонической музыкой без малейшего признака мелодических интонаций. Мне стало скучно и… Очнулся я на платформе подмосковной станции. Рубашка на мне была порвана, местами в крови. Два дюжих амбала держали меня за руки.
