Я представилась на входе «подружкой ударника Корецкого», и меня не просто немедленно пропустили, но со всем уважением выделили в провожатые паренька, который и отвел «подружку» к выделенной для музыкантов комнатушке. Корецкого среди ребят, сидевших вокруг пива, я угадала сразу. Крепкий мужик, выше среднего роста, намного старше остальных, седые волосы коротко подстрижены. «Под бобрик» – почему-то всплыло в памяти. Румяные щеки, веселые голубые глаза. Я представилась, и он обрадовался так, словно я действительно была его старинной подругой. Быстренько турнул ребят, очень вежливо, впрочем, дескать, не видите, ко мне девушка пришла, поговорить надо. Ребята, посмеиваясь, прихватили по банке пива и тактично удалились.
– Хлебнете? – Корецкий протянул банку и мне.
– С удовольствием, – я открыла банку и глотнула в меру холодного «Хольстена». – Самое то.
Он отсалютовал мне своей банкой:
– Рад знакомству. Никогда в жизни не видел частного детектива. А тут еще такая милая девушка!
– Взаимно, – он был настолько обаятелен, что я не могла не улыбнуться. – Я тоже впервые пью пиво со знаменитым ударником. Извините, Станислав, а как ваше отчество, а то мне неловко…
– Что вы, Таня, у артистов отчества не бывает, вы разве не знаете? Так что просто Стас, хорошо? У нас до следующего выхода минут сорок, успеем поговорить. – Он по-мальчишески наклонил голову набок и неожиданно выпалил: – А можно, я вас первый спрошу, как вы дошли до жизни такой? Я имею в виду, стали частным детективом?
Меня не первый раз спрашивали об этом, но никогда еще с таким милым детским любопытством. Так что я ответила очень любезно, почти с удовольствием:
– Ничего особенного. Училась, окончила юридический, проработала несколько лет в прокуратуре. Потом надоело цапаться с начальством, а тут новые времена, вот и рискнула. Сначала было сложно, потом несколько удачных дел, появилась репутация, пошли клиенты… Вот, собственно, и все.
– Ваше здоровье, – он сделал большой глоток. – А как вы в этом деле оказались?
– Желтков попросил, мы с ним старые знакомые. А оплачивает работу Роман… Анатольевич.
– Хороший мужик, – кивнул Стас. – Вы знаете, это он меня в оркестр позвал. Я тогда на улице работал. Хорошее было время! У меня тоже с начальством всегда сложности были, а на улице я сам себе хозяин. И заработки, скажу вам, дай боже…
– А почему же тогда сменили амплуа?
– Возраст, Танечка, возраст, – засмеялся он. – Улица хороша для молодых, а мне ведь шестой десяток.
– Вот уж не сказала бы, – совершенно искренне заявила я.
Мое явное удивление, кажется, польстило Корецкому.
– Да-да, шестой десяток, я всего-то на пять лет моложе покойного Князева, – вспомнив о дирижере, он сразу помрачнел. – Да, Князев… Что-нибудь выяснили или пока пусто?
– Как вам сказать, – дипломатично ответила я. – Рано говорить о результатах. Хожу, разговариваю с людьми. Думаю. Вот ваши отношения с Князевым ведь нельзя было назвать безоблачными, правда?
– Не знаю, – он пожал плечами. – Нормальные были отношения. Ну, скандалили, не без этого… Знаете, как в семье, без ссор никто не живет. Дирижер он, конечно, был средний, областного масштаба, а считал себя по меньшей мере Гербертом Караяном. Ну и эти его заскоки насчет благородного происхождения… Он со всеми своими выпендрежами сам постоянно на скандал нарывался.
– А что, он в самом деле из дворян?
– Да что вы, из каких дворян? Из дворовых он, а не из дворян!
– Но ведь фамилия у него благородная – Князев, из князей, значит…
– Танюша, вы, простите, ерунду говорите. Князев и есть самая холопская фамилия – князев человек, слуга княжеский. Учтите, у настоящих, природных дворян фамилии не от титулов образованы.
– А Корецкий? Мне сказали, что вы из старой польской шляхты?
– Правильно, – спокойно ответил Стас и высыпал на тарелку пакетик чипсов. – Не из самых родовитых, конечно, но мы к Вишневецким да Чарторыйским никогда в родню и не набивались. Своей славы хватает. Предки мои еще во время восстания девяносто четвертого года себя показали, – глянув на меня, он, очевидно, усомнился в моих глубоких знаниях истории Польши и решил пояснить, – в польском восстании тысяча семьсот девяносто четвертого года. Ян Корецкий рядом с Костюшко сражался, плечом к плечу. И позже прапрапрадед мой, Казимир Корецкий, с Домбровским Гданьск брал… Бумаг, конечно, не сохранилось никаких, только семейные предания…
Я решила, что самое время щегольнуть эрудицией, и с выражением продекламировала:
Но от князей ведут свой древний род Юраги,
И мне-то каково разыскивать бумаги!
Пускай москаль пойдет и спросит у дубравы,
Кто ей давал патент перерасти все травы?
– Что такое? – Брови Корецкого изумленно поползли вверх. – Вы знаете Мицкевича?
– Не слишком хорошо, – честно призналась я. – Прочитала только «Пан Тадеуш».
– Но почему? То есть я хочу сказать, что Адам Мицкевич не входит на данный момент в число самых популярных в России поэтов.
– В общем-то, случайно. Прочитала в «Известиях» интервью с Анджеем Вайдой, где он рассказывает о съемках «Пана Тадеуша» и говорит, что эта поэма для поляков сравнима по культурному значению с «Евгением Онегиным» для русских. Мне стало интересно… Вот и прочитала.
– Понравилось? – Его голубые глаза блестели.
– Очень! – Я не кривила душой. Хотя обычно через стихотворную форму я продираюсь с некоторым трудом, эта поэма действительно привела меня в восторг. – И написано дивно, и чувство юмора потрясающее. А уж как вылеплены сами поляки! И на охоте, и в драке, и сборища эти… Как там сказано, «сеймиковать собрались»! Я, в общем-то, по разным историческим романам события представляла, но у Мицкевича все настолько живо…
– Шановна паненка, я весь ваш! – Стас встал и прижал правую руку к сердцу. – Девушка, которая читает великого Адама Мицкевича, может требовать от меня всего, чего угодно! Хотите, я вам «Лунную сонату» на ударных сыграю?
– А что, это возможно, «Лунную» на ударных?..
– Для меня все возможно, – тряхнул он головой.
– Тогда обязательно.
– Все, договорились. После перерыва с этого и начнем, – Корецкий взглянул на часы. – А пока что вам рассказать? Про мои взаимоотношения с Князевым вы спрашивали… Коротко говоря, не настолько я его уважал, чтобы убивать. Просто тот вечер как-то по-дурацки сложился. Устал я очень, голова болела. Обычно вокруг меня народу много, а тут никого видеть не хотелось. Так что я тихо смылся пораньше, поехал домой и лег спать, а потом выяснилось, что у меня алиби нет.
Дверь приоткрылась, и в щели показалась взлохмаченная голова.
– Стас, готовность десять минут!
Корецкий коротко кивнул, и обладатель буйных кудрей испарился.
