Продавщицу мороженого отшвырнуло от лотка метра на три, она с размаху села на скамью, увидела гигантский клуб черного дыма и лишилась глаз, выжженных языком пламени. Ударная волна разбрасывала в стороны или сбивала с ног всех тех, кто имел несчастье оказаться в пределах досягаемости, и троим из них было не суждено подняться. Кроме того, взрывом снесло козырек здания вокзала, под которым нашли смерть еще двое.
В общей сложности террористический акт унес жизни тридцати одного человека, а еще двадцать получили тяжелые ранения и травмы. Тех, кто отделался вывихами, синяками и царапинами, никто не считал — не до того было. Шок был настолько сильным, что многие очевидцы, включая мужчин, бились в истерике.
Но громче криков звучал визгливый смех продавщицы мороженого.
— Я ничего не вижу, я ничего не вижу! — причитала она, содрогаясь от конвульсий, напоминающих хохот.
Если бы она не ослепла, ее взору открылась бы ужасная картина. На месте «ПАЗа» чернела груда обломков — неправдоподобно маленькая по сравнению с автобусом, из которого она образовалась. Тела пассажиров — за исключением тех фрагментов, что разбросало по округе, — обратились в чадящие головешки. Продавщице мороженого, например, казалось, что где-то рядом подгорела шаурма, но это была такая мелкая неприятность на фоне огромной беды, постигшей ее.
Поднявшись со скамьи и выставив перед собой руки, продавщица принялась шарить ими, приговаривая:
— Лоток… Где мой лоток с мороженым?
Морозильный агрегат, как ни странно, уцелел, лишь слегка помялся при ударе о металлическую опору. Но раздвижные пластиковые покрышки расплавились, а электрический шнур воспламенился, так что мороженому было суждено превратиться в липкую кашу. Почему это так беспокоило ослепшую продавщицу? Почему искала она не врача, а свой дурацкий лоток, никто не знает. Природа человеческой психики представляет собой неразрешимую загадку даже в обычных условиях, не говоря уже об экстремальных, когда люди частично теряют рассудок и ведут себя так, словно их подменили.
То же самое можно было наблюдать на вологонском автовокзале, где после недолгой паники началось столпотворение. Некоторые звонили в «Скорую» и в полицию, некоторые оказывали первую помощь пострадавшим, но подавляющее большинство просто сгрудились вокруг места взрыва. Взоры зевак торопились запечатлеть отрывочные сцены, будоражащие воображение: лужи запекшейся крови, детскую ногу в босоножке, мужскую голову с выбитыми зубами, окровавленное тряпье, повисшее на проводах. И гудели, гудели возбужденные голоса, временами напоминая по тембру и интенсивности шумный птичий базар:
— Что это было, а? Что это было?
— Газовый баллон рванул… Автобус на газе ездил…
— Какой газ, какой газ! Террорист гранату бросил, я собственными глазами видела.
— Откуда у нас террористы?
— Оттуда, откуда у всех.
— Там женщина заживо горела. Вопила — ужас!
— Это другая вопила. В автобусе всех всмятку, как и не бывало.
— Да, страсти господни…
Примерно такова была коллективная народная эпитафия над дымящимися останками автобуса, превратившегося в братскую могилу.
И уже верещали и выли сирены тех, кто спешил на помощь, но уже ничем не мог помочь.
Глава седьмая
Цвет траура — черный
Воскресенье, 19 мая
Начальник Управления Антитеррористического центра генерал-майор Комаровский лично прибыл на место трагедии. Его добросили самолетом до ближайшего военного аэродрома, а оттуда он и его заместитель Левич добирались машиной, сопровождаемые целым кортежем, везшим ответственных лиц Министерства внутренних дел и Службы безопасности России.
Ночью прошел ливень, а теперь дул сильный ветер, вздымающий поредевшие волосы генерала и выставляющий на всеобщее обозрение его столь тщательно скрываемую лысину.
Он злился на себя за то, что не удосужился надеть форму и фуражку, которая избавила бы его от унизительной необходимости возвращать пряди волос на голый череп. А еще он злился на себя за то, что его волнуют такие мелочи, когда произошла такая ужасная трагедия, унесшая жизни трех с лишним десятков людей. Кроме того, он успел проголодаться и не выспался, а потому был особо раздражителен.
Сообщение о теракте в Вологонске не разбудило его, потому что он не спал, как будто знал, что случится нечто ужасное. Комаровский проснулся оттого, что умер во сне, и некоторое время лежал неподвижно, соображая, так ли это на самом деле. Какое это было облегчение — осознать, что он лежит не в гробу, а у себя дома, целый и невредимый, рядом со сладко посапывающей женой, как всегда разметавшейся по кровати в чем мать родила.
«Зря я все-таки бросил Раису, — привычно подумал Комаровский, косясь на молодое женское тело, которое давно не порождало в нем той страсти, из-за которой он скоропалительно развелся с первой женой. — Сейчас я еще как-то справляюсь с… этой, а через год?.. через два?..»
По высокому потолку и стенам бесшумно плыли блики света от разворачивающейся во дворе машины. Усевшись на кровати, Комаровский посмотрел в черное окно, прикрытое тюлем. Было около пяти часов утра. Судя по шипению, с которым отъезжала машина, дождь лил всю ночь, и площадка перед подъездом превратилась в сплошную лужу.
Он откашлялся, но жена не проснулась, а лишь перевернулась на бок, по-детски подложив ладони под щеку. Комаровский приложил руку к левой половине груди. Сердце не просто билось, оно колотилось, больно ударяясь о ребра. Пыталось достучаться до сознания? Хотело предупредить о чем-то?
Охваченный суеверным страхом, генерал тихонько встал и, поддергивая трусы, прокрался к окну.
Двор внизу отсвечивал розовым, потому что в лужах отражалась майская заря. Это было красиво. Тревога уже была готова смениться предвкушением непонятно какого праздника, когда ночную тишину прорезало улюлюканье телефона. Подпрыгнув на месте, Комаровский заметался по комнате в поисках мобильника. Он лежал на тумбочке, яростно полыхая в темноте изумрудным глазком.
Ти-ли-ли! Ти-ли-ли!
— Кто это в такую рань? — пробормотала жена, приподняв кудлатую голову.
Комаровский не ответил. Он уже догадался, кто может звонить ему на рассвете. Дежурный по Управлению.
Но он ошибся. Звонил полковник Левич.
— Да? — просипел Комаровский в трубку, закрывшись в соседней комнате. — Следы тромонола?.. Где?.. Когда?.. Почему сразу не доложили?
Собственный вопрос заставил его мучительно покраснеть до корней волос. Во всем была виновата жена, уговорившая его отключить мобильник, чтобы без помех провести субботу на безлюдном крымском пляже. Поужинали в дорогом ялтинском ресторане, вернулись в Москву за полночь, а потом еще занялись сексом, потому что подрумянившееся женское тело так соблазнительно, особенно когда на нем белеют островки не тронутой солнцем кожи…
