– Видела кого-нибудь из знакомых?
Голос герцогини врывается в мои мысли.
– Там, на площади, – продолжает она. – Видела кого-нибудь из своих? Ты какая-то рассеянная.
Я стараюсь казаться невозмутимой.
– Нет, моя госпожа.
Ее рот дергается, словно она борется с улыбкой.
– Ты отъявленная лгунья. – Она вынимает булавку из волос, снимает шляпу-таблетку и кладет ее на колени. – Можешь поднять вуаль. Наш траур закончился.
Я с радостью убираю с лица вуаль.
– По кому мы скорбим, моя госпожа?
Герцогиня касается уголка рта своим длинным пальцем.
– Вчера утром умерла суррогат Курфюрстины.
Все плывет у меня перед глазами, я задыхаюсь, как будто получила удар под дых. Она говорит о Далии.
– Ты же видела ее, помнишь? За ужином. Такая крошка. Будем надеяться, что Ее Королевская милость станет более осмотрительной в будущем. Титул не гарантирует защиту от невзгод.
Я не могу говорить. Я не могу думать. Далия была так молода… она была такая маленькая…
– Как? – вздохом вырывается у меня вопрос. Губы не слушаются.
Герцогиня улыбается про себя.
– Я всегда находила это… унизительным, как одна крошечная капля растительного экстракта может уничтожить человека. Мы такие хрупкие и уязвимые, не так ли? Один глоток вина, и вдруг… конец. Как легко забрать жизнь.
Голова идет кругом, когда до меня доходит смысл ее слов.
– Но почему?
Герцогиня поднимает бровь.
– Курфюрстина, кажется, забыла, что я живу здесь намного дольше, чем она. Я потомок одного из четырех Домов, а не какая-нибудь лавочница из Банка. Она решила, что может менять правила. Она позор для престола, унижение для королевского титула, и вчера она узнала, что никто не является неприкасаемым. – Похоже, ее забавляет выражение растерянности на моем лице, и она ухмыляется. – Добро пожаловать в Жемчужину.
11
Когда мы возвращаемся во дворец, Аннабель ждет меня, чтобы отвести в мои покои.
Герцогиня снимает поводок, и меня передергивает от прикосновения ее рук, от запаха ее духов, от нависающих зловещими тенями фигур ее телохранителей. Все кажется каким-то странно искаженным. Нереальным. Как в тумане, я поднимаюсь следом за Аннабель вверх по изогнутой лестнице.
Далия мертва. Герцогиня убила Далию.
Мной владеет убийца.
Я вдруг с ужасом осознаю, что и сама могла стать жертвой. Курфюрстина делала ставки на меня. И это мое тело могли оплакивать разодетые в траур королевские особы.
Но я не могу понять, что толкнуло герцогиню на убийство. Вина Далии была лишь в том, что ее купила Курфюрстина. Не так ли?
Злость клокочет во мне, заглушая все доводы разума. Отталкивая Аннабель, я первой влетаю в свою спальню, сдираю с головы вуаль вместе с клоком волос, но даже не чувствую боли. Я бегу в гардеробную, на ходу расстегивая молнию на своем черном платье. Аннабель следует за мной по пятам, пытаясь помочь.
– Нет, – говорю я, излишне резко отмахиваясь от нее. – Мне не нужна твоя помощь. Мне ничего этого не нужно!
Застежка рвется, этот треск только раззадоривает меня, и я с наслаждением тяну молнию вниз. Мне доставляет удовольствие портить ее вещи в ее собственном доме.
И у меня есть три гардероба, набитые ее одеждой.
Я открываю двери шкафа, хватаю первое, что попадается под руку – расшитое бисером платье, – и рву по шву. Оно осыпается каскадом разноцветных бусин. Я отшвыриваю его в сторону и принимаюсь за следующее, впиваясь ногтями в кружевные рукава и шелковые юбки. Я готова уничтожить весь гардероб с его идиотскими оборками, кружевами, шелками, я хочу разорвать их в клочья, чтоб от них не осталось и следа.
Слезы льются по моим щекам, дыхание вырывается болезненными прерывистыми вздохами, и я вдруг ловлю себя на том, что со стороны выгляжу, наверное, жалкой и беспомощной, как ребенок. Я плюхаюсь в груду тряпья, утопая в бархате, парче и атласе, и меня захлестывает невероятная тоска по маме. Я хочу, чтобы она обняла меня сейчас, окутала теплым и родным ароматом своей кожи, утешила.
Бархатное колье все еще у меня на шее, и я цепляюсь за него неуклюжими пальцами. Я чувствую, как жалят кожу ногти, оставляя на ней царапины, но мне все равно.
Маленькая ручка обхватывает мое запястье. Легкий рывок – и ошейник падает.
Аннабель гладит меня по волосам, нежно прижимая мою голову к своим коленям. Я поднимаю взгляд и смотрю на ее бледное лицо в веснушках.
– Она мертва, – говорю я надтреснутым шепотом. Огромная слеза скатывается по моей щеке и теряется в волосах.
Аннабель кивает, и я догадываюсь, что она знает. Вот почему сегодня утром она вела себя так странно.
– Ее звали Далия. – Для меня важно, чтобы Аннабель знала, что Далия – человек, а не какой-то безымянный суррогат. – Она из Северных Ворот. Мы познакомились в комнате ожидания перед Аукционом. Она была… она была доброй… она…
Но мой голос срывается, слезы уже градом катятся по щекам, и Аннабель укачивает меня в ворохе платьев.
На следующий день я отказываюсь покидать свою спальню.
Я не стану одеваться только потому, что этого хочет герцогиня. Я не хочу быть хорошенькой куклой, которую она может таскать за собой и показывать своим подругам. Еще не хватало, чтобы и меня кто-нибудь убил.
Эта мысль не дает мне покоя, она сидит во мне осколком льда. Меня могут убить. Я вспоминаю тот злосчастный ужин, колкости, которыми обменивались дамы, и с содроганием осознаю, что герцогиня в меньшинстве. А это значит, что и Курфюрстина, и графиня дома Камня, и герцогиня дома Весов могут желать моей смерти и плести свои заговоры.
Надо что-то делать. Я не могу просто сидеть здесь и ждать, когда меня убьют.
Аннабель пытается заставить меня поесть, предлагает сыграть в «Хальму» или позаниматься на виолончели, но каждый раз я отвечаю ей отказом. Я не хочу наслаждаться прелестями жизни в этом дворце. Далия мертва. Что-то происходит и с Рейвен, что-то плохое, но я не знаю, что именно и как это остановить. Я думаю о беременной суррогатной матери, вижу ее большие глаза, изможденное лицо, вспоминаю, с какой нежностью она поглаживала свой огромный живот. Я не хочу всего этого. Я не хочу быть такой, как она.
Лучше я буду ломать спину на Ферме или глотать копоть и дым в Смоге. Я бы с радостью работала судомойкой или уборщицей в Банке, драила кастрюли и полы, стирая руки в кровь. Но все, что могла предложить мне жизнь, перечеркнул один-единственный анализ крови.
Я вспоминаю дикую девушку, которую казнили на моих глазах. Может, она была права. Может быть, она знала, каково жить в Жемчужине, а потому не боялась смерти на плахе. «Вот как это начинается», – сказала она тогда. Возможно, она воспринимала смерть как еще один путь к свободе.
