Я сама не понимаю, что толкнула его назад, пока мы не падаем на кровать, укрываясь занавесом моих волос.
– Вайолет. – В его голосе звучит предупреждение. Но я не могу остановиться. Не могу не целовать его. Я чувствую, что он уступает моему натиску, его руки глубже погружаются в мои волосы, мышцы наливаются возбуждением. Я крепче прижимаюсь к нему.
– Вайолет, стой, – задыхаясь, произносит он, перекатывая меня на спину.
– Я… я… – Горячие слезы наполняют мои глаза. – Извини.
Но он гладит мое лицо, целует мои волосы.
– Пожалуйста, не говори так, – бормочет он. – Ты же знаешь, что я этого хочу. Очень хочу.
– Тогда почему нет? – Я не могу скрыть отчаяние в голосе.
– Я могу сделать тебе больно, – тихо признается он. – Я никогда не… я хочу сказать…
– Но это все, чего я хочу, – шепчу я. Мой голос хрупкий, ломкий, как я сама сейчас. – Я хочу только тебя.
Эш колеблется. Я провожу рукой по его груди и прикасаюсь губами к его плечу.
Он наклоняется и целует меня в шею, в ложбинку над ключицей… Голова начинает кружиться, когда его пальцы спускаются по моей руке к талии, хватаясь за ночную рубашку; до меня вдруг доходит, что между нами лишь тонкая преграда из шелка и хлопка.
Его губы ласкают мою шею.
– Ты уверена?
Никогда и ни в чем я еще не была так уверена, но почему-то именно сейчас мне не хватает слов, чтобы сказать об этом. Мое тело в огне, в нем бушует невиданная жизненная сила, и она управляет мною, когда я, осмелев, прижимаюсь к нему еще теснее. Низкий стон вырывается из его горла, и в следующее мгновение его губы накрывают мой рот.
Это действительно больно. Но мне не привыкать к боли – сколько ее было в моей жизни.
Эта боль совсем другая. Она стоит того, чтобы ее терпеть. И на этот раз я не одна.
27
Теперь я другая.
Я сижу в кровати, в своей кровати. Мне совсем не хотелось уходить от Эша прошлой ночью, но, увы, иначе нельзя. Я прижимаю пальцы к губам и улыбаюсь воспоминаниям, которые уносят меня к нему, и я снова чувствую его тело, впитываю его запах…
Я как будто невесомая. Я встаю с постели и расхаживаю по комнате, восхищаясь чудесной новизной моего тела. Мне кажется, что я порхаю, и ноги едва касаются пола. Моя кожа неестественно теплая, как если бы я стала крошечным солнцем, излучающим свет и тепло, и мне это нравится.
Я люблю его.
Я открываю дверь в свою чайную гостиную и замираю от восхищения – каждый цветок в вазах, расставленных по всей комнате, вдруг расцветает, лопаются бутоны, лепестки раскрываются самыми неожиданными красками, куда более яркими, чем прежде. Наверное, это все я. Не знаю, как я это делаю, но других объяснений нет. Случайное заклинание. Я готовлюсь к приступу боли, но она не приходит. Лишь приятное жужжание в груди и животе.
Открывается дверь, и входит Аннабель с подносом для завтрака. Она застывает на месте, ошеломленная этим буйством цветения – некоторые растения распускаются прямо на глазах.
– Доброе утро, – говорю я бодро.
Аннабель ставит поднос на стол и наливает мне кофе. Я сажусь в свое любимое кресло и делаю глоток. Кофе горчит.
– Аннабель, можно мне еще немного сахара? – прошу я. Обычно кофе у нее вкуснее, чем сегодня.
Она краснеет и добавляет еще одну ложку, но я уже далеко – в полутемной спальне, и пальцы Эша на моей коже, и его горячее дыхание обжигает ухо…
Кофе все равно слишком горький. Я отставляю чашку и чувствую, как немеют кончики пальцев.
– Аннабель, что-то… что… – Язык с трудом ворочается, и я не могу говорить.
Перед глазами встает виноватое лицо Аннабель. Очертания комнаты расплываются.
Она опоила меня каким-то зельем.
Аннабель не пользуется дощечкой, а произносит одними губами:
– Прости.
Я падаю в ее раскрытые руки, и темнота смыкается надо мной.
Я просыпаюсь и не могу сообразить, где нахожусь.
Когда мои глаза привыкают к темноте, я вижу, что лежу в своей постели, в своей спальне. Кто-то переодел меня в ночную сорочку.
Доктор спит в кресле, уткнувшись подбородком в грудь. Я зажигаю свет, и он резко просыпается, растерянно моргая и озираясь.
– Добрый вечер, – говорит он, подавляя зевок. – Или, скорее, доброе утро.
– Что вы здесь делаете? – спрашиваю я.
– Я хотел быть рядом, когда ты проснешься, – отвечает он. – Аннабель слегка перестаралась со снотворным, которое я ей дал. Думаю, исправляла нашу прошлую ошибку – не хотела, чтоб ты опять проснулась во время процедуры.
Процедура. Во мне все переворачивается. Я ощупываю локоть – так и есть, в сгибе крошечный бугорок от внутривенного укола.
– Вы снова это сделали, – шепчу я.
– Да. Я надеюсь, на этот раз не будет никаких осложнений, но на всякий случай прописываю тебе строгий постельный режим, пока мы не убедимся в том, что эта попытка была успешной. И отныне ты будешь под постоянным присмотром.
– Что? – вскрикиваю я. – Нет!
Доктор Блайт похлопывает меня по плечу.
– Не стоит так волноваться. Герцогиня выполнит все твои пожелания. Я уверен, время пролетит незаметно.
Время не летит.
Верный своему слову, доктор ни на минуту не оставляет меня одну. Аннабель, Кора, другие горничные сменяют друг друга на дежурстве у моей постели. Даже ночью кто-то всегда спит на кушетке в моей спальне.
Я чувствую, что, так или иначе, Люсьен узнает, что произошло. Должно быть, и Эш тоже слышал. Жаль только, Рейвен нельзя отправить весточку.
Нужно придумать, как передать записку Эшу. Он должен знать, что я не забуду его, что бы ни произошло.
Я люблю его. Он любит меня.
Только эта мысль придает мне сил. Он любит меня. Я вспоминаю мамины глаза, когда я вернула ей кольцо моего отца, и сейчас понимаю ее чувства. Как тяжело ей было расстаться даже с такой частичкой его памяти. И как, должно быть, тяжело ей жить без него.
Когда я уйду, для меня хотя бы будет утешением знать, что Эш жив. Что он будет не так далеко, как мой отец.
Самая Длинная ночь все ближе. Я уже начинаю беспокоиться, что герцогиня не позволит мне пойти на Зимний бал. Доктор Блайт приходит с осмотром два раза в день – утром и перед ужином, – и каждый раз я спрашиваю, можно ли мне встать с постели. Он неизменно отвечает отказом.
Иногда Кора читает мне вслух, чаще мы с Аннабель играем в «Хальму», а однажды герцогиня прислала ко мне струнный квартет. Этот концерт, скорее, вызвал у меня раздражение. Виолончелист был не очень хорош.
