А мама, между тем, погруженная в труды и заботы, совсем позабыла о себе. Что за внешностью следить перестала, ладно, но она и здоровьем своим не занималась. Что-то заболит, она съест таблеточку — и снова в бой. Когда анальгетики перестали действовать, мама все же обратилась за советом к Карине, работавшей в регистратуре поликлиники. Та, отругав ее за наплевательское к себе отношение, отвела за ручку к врачу. Он назначил анализы. Получив результаты, доктор не мог поверить своим глазам.
— У нее две злокачественные опухоли! — сообщил он Карине. — Да такие огромные, что она не то что работать, ходить уже не должна. Рак мозга и шейки матки. Неоперабельный.
— Она что, умрет? — всхлипнула Карине.
— Она уже живет взаймы. Я бы сказал, что она должна была скончаться месяца два назад. А до этого столько же провести в постели.
— Можно что-то сделать, чтобы продлить ее дни?
— Боли стали непереносимы, значит, конец близок. Мы можем только облегчить ее страдания.
— Ой… — только и смогла вымолвить Карине. Она плакала навзрыд.
— Нужно сообщить больной о диагнозе. Сама это сделаешь? Или хочешь, чтоб я?
— Сама…
Карине долго собиралась с духом. И все же решилась, приняв для храбрости три фужера вина и пузырек настойки пустырника.
— Ты серьезно больна! — выпалила Карине, когда они вдвоем уселись на кухне попить чаю.
— Я так и думала… Чем?
— У тебя рак.
— Это плохо, — вздохнула тяжко мать. — Операция, химиотерапия, реабилитация… Это ж на год затянется, не меньше?
— Опухоли неоперабельны. Ничего уже не поделаешь…
Мать закрыла глаза и просидела неподвижно минуты три. Осмысливала услышанное. Карине ей не мешала.
— Сколько мне осталось? — хрипло спросила у нее мама.
— Мало.
— Ясно. — Она открыла сухие глаза, встала со стула и начала готовить чай. Как ни в чем не бывало.
— Пока есть время, попытайся найти мужа, — посоветовала Карине. — Теперь не до гордости… — Она многие годы пыталась убедить подругу в том, что беглого мужа надо призвать к ответственности, хотя бы материальной. — В розыск подай. Пусть этого козла отыщут и заставят платить алименты через суд.
Но мама будто не слышала. Ее мысли текли в ином направлении. Заварив чай, она поставила чашки на стол и сказала:
— Детям о моей болезни ничего не говори.
— Сама это сделаешь?
— Да. Но не сейчас. Пусть побудут в счастливом неведении еще какое-то время.
— Они уже взрослые. И имеют право знать.
— Это мои дети, и я решаю, когда наступит для них время узнать правду.
Но правда сама выплыла наружу уже через неделю. Видимо, время, милостиво одолженное их матери госпожой-смертью, иссякло. И женщина, еще недавно казавшаяся здоровой, только сильно уставшей, стала на глазах меняться. Жизнь вытекала из нее, как песок в часах. Пусть тонкой струйкой, но без остановки. За семь дней она высохла так, что вещи повисли на ней, как на вешалке. И не болезнь сжирала ее изнутри. Вернее, не только она. Больше переживания. Как ее мальчики останутся без нее? Гио совсем еще ребенок. Зура только в университет поступил. А Дато без ее присмотра совсем испортится. Он уже крутится возле всяких сомнительных личностей. А что будет, когда ее не станет? Зура, пусть и совершеннолетний и вроде бы глава семьи, а на Дато влияния не имеет. Как оставить детей? На кого? Разыскать их отца, как советует Карине? Но если человек не вспоминал о своих сыновьях столько лет, значит, они ему безразличны. Максимум, чего можно добиться от него, это каких-то грошей, что отберет у него государство в их пользу. Наверняка ее муженек если и имеет официальную работу, то она минимально оплачивается. И еще не факт, что его найдут. А мальчишкам нужен неравнодушный к ним человек. Карине с этой ролью справится лучше, чем непутевый папаша. А ее она уже попросила приглядывать за мальчиками…
— Мама, ты больна? — спросил у нее Дато как-то за завтраком. В это время они были дома одни. Зураб в университете, Гиоргий в школе, а Дато учился во вторую смену.
— С чего ты взял?
— В зеркало на себя посмотри.
— Устала просто.
— Мы давно заметили, что с тобой не все в порядке. Первым Зура. Ты же знаешь, какой он чувствительный. И Гио такой же. Он все спрашивает, что с мамой. И никто из них не решался задать этот вопрос тебе.
— А ты у нас самый смелый в семье?
— Выходит, так.
— Вот почему ты так много хулиганишь. Потому что наказания не боишься?
— Мама, не уходи от темы.
— Я просто устала, — упрямо повторила она. — Доедай кашу, я посуду помою!
Это были последние слова, которые Давид услышал от матери. Произнеся их, она упала на пол.
Скончалась она, не приходя в сознание, спустя два дня. Доктора говорили, повезло. Ей не пришлось испытать адских мук.
Зура был совершеннолетним, и Дато с Гио оставили при нем. Помогала тетя Карине. Служба опеки приглядывала. Жили они на пособие да на то, что удавалось выручить от продажи картин Зураба. Давид «толкал» их туристам на площади Ленина.
Они худо-бедно справлялись. Но вскоре их семью постигла еще одна утрата… Пропал Гио.
Без вести!
Его искала и милиция, и Дато, пользуясь своими связями, но…
На след брата никому выйти не удалось.
Одуванчика как будто унесло ветром…
Тетя Карине тоже исчезла из их жизни. После того как погибла ее единственная дочь, женщина впала в депрессию и отдалилась от чужих сыновей… Что они ей, когда своя кровь и плоть лежит в земле?
Дато и Зура держались друг за друга какое-то время, но и их судьба развела. Старший Ристави остался в Тбилиси, Дато уехал в Москву.
…С тех пор прошло двадцать лет, и за это время братья ни разу не виделись.
Глава 3
Вот и знакомый двор. Точно такой же, как раньше, ни капли не изменился. Те же балкончики, веревки с бельем, крутые деревянные ступени, по которым ночью подниматься крайне рискованно, потому что света во дворе как не было, так и нет. Рассматривая его сейчас, поздним вечером, Давид подсвечивал себе фонариком на телефоне.
«Интересно, кто из старых жильцов до сих пор здесь живет? — подумалось ему. — Наверное, те, кто не умер, поразъехались, и теперь двор населяют люди, которых я не знаю?»
Но тут взгляд его упал на балкон прямо над аркой. На нем стояла ножная швейная машинка «Зингер». Он очень хорошо ее помнил. А еще лучше — хозяйку машинки тетю Розу. Их двор был многонациональным, как и весь Тбилиси. В нем жили и русские, и грузины, и армяне, и евреи. Тетя Роза относилась к последним. Называла себя представителем Богом избранного народа, но ни разу не посетила синагогу, находящуюся всего в десяти минутах ходьбы от их дома. Больше всего времени она проводила на своем балконе за машинкой. Строчила на ней с утра до вечера, болтая с соседями, ругая дворовую детвору, сплетничая с продавцами мацони, приносящими во двор новости со всех близлежащих улиц. Свой «Зингер» тетя Роза никогда не убирала с балкона. Зимой закрывала колпаком и укутывала полиэтиленом. А по весне, распаковав, протирала, смазывала, собственноручно отлаживала. Тетя Роза ухаживала за машинкой с таким трепетом, как некоторые за домашними животными. Сейчас «Зингер» стоял на балконе расчехленный. Значит, тетя Роза до сих пор живет в доме и все еще дееспособна. А ведь ей, по его подсчетам, лет девяносто.
