Фотограф перевел свой объектив на другое окно, в котором страстные любовники становились все решительнее и смелее в своих ласках.
— С этими тоже все ясно, — мудро заметил Леня. — Торопятся, пока родители не вернулись из кино. Парень, не спеши. До конца последнего сеанса еще есть время, не лишай девушку удовольствия посопротивляться.
Семья в окне по соседству уже закончила просмотр телевизора и укладывалась спать. Толстая женщина сняла свой застиранный халат и осталась в розовом вытянувшемся белье. Ее бесформенная грудь вываливалась из блеклого бюстгальтера, дряблый живот свисал жирными складками. Она стала стелить постель. Муж ее выглядел не лучше. Он был весь покрыт густыми черными волосами и казался смуглым. Со стороны он напоминал яйцо на тоненьких ножках. Семейные трусы в нежный розовый цветочек сваливались с выпирающего брюшка. Он подошел к жене и, заигрывая, хлопнул ее по заду. Та недовольно огрызнулась.
— Любовь ушла, завяли помидоры, — таков был очередной комментарий бесстыжего наблюдателя. Семья погасила свет. — А что же делают наши спортсмены?
Он вернулся к рассмешившей его парочке и увидел, что старушка, поджав ноги, тихо прикорнула на диванчике. Ее рот приоткрыт, она тяжело, астматически дышит, рука повисла над полом, а голова запрокинута. Вдруг в комнате появился дедок. Он подошел к своей подруге и попробовал ее разбудить. Та лишь сонно отмахнулась и продолжала почивать.
— Требует реванша, — догадался наблюдатель. — Ложись спать, старик. Завтра возьмешь свое.
Но дед выхватил из-под головы старушки подушку и стал сю лупить свою супружницу. Однако та, видимо, так была разморена выпитым, что у нее уже не было сил сопротивляться.
— Второй раунд начался, — иронически комментировал наблюдатель. — Сейчас перевес на стороне спортсмена в синих тренировочных штанах, у него открылось второе дыхание.
Между тем старик совсем остервенел. Его лицо в крупных морщинах было искажено пьяной ненавистью, рука методически поднималась и опускалась. Чем меньше реагировала женщина на удары, тем больше он злился. Она была полностью в его власти и не могла сопротивляться. Это приводило деда в неистовство. Он стащил свою подругу на пол, сел на нее верхом и стал душить ее подушкой. Ошеломленный фотограф механически снимал эту картину.
Старушка забилась под подушкой — ей не хватало воздуха, сухонькое тело выгибалось дугой, руки пытались нашарить пальцы своего душителя, она билась, как птица в силках, содрогалась и никак не могла освободиться. Постепенно ее движения стали менее бурными, тело обмякло и застыло. А старик все еще продолжал прижимать подушку. И его сморщенное лицо все еще искажала гримаса ненависти, а руки были сведены судорогой и не могли разжаться.
Леня тоже был как будто в ступоре. Он перематывал пленку и снимал, перематывал и снимал. На его глазах убивали человека, женщину, а он был беспомощен, как ребенок, и только нажимал кнопку пуска.
Наконец пленка в кассете закончилась, и фотограф отвел объектив от глаз.
«Что же делать? — растерянно думал он. — Позвонить в милицию? Я не знаю ни номера квартиры, ничего не знаю, только этаж. Что я им скажу? Как объясню, почему я их снимал? Нет, это все опасно. И без меня все откроется. Деду придется признаться в содеянном. А мне не стоит лезть в эту бытовуху. Это может навредить».
Фотограф опять нацелил объектив на окно. Там все еще горел свет. Пьяный старик спал, развалившись на диванчике. Его жена лежала неподвижно на полу, уставя в потолок остекленелые глаза. Рот был открыт, как будто она хотела вдохнуть побольше воздуха для последнего вздоха. Она была ужасающе и бесповоротно мертва.
На следующее утро Соколовский первым делом кинулся посмотреть, что там, в том окне. Уже рассвело. Но во вчерашнем окне, несмотря на ясное солнечное утро, все еще горел свет. Наступил новый день и смыл все ужасное, что принесла с собой ночь. Любопытно, каково сейчас старику? Небось проснулся, увидел, что жена мертва, и ошалел от горя. Пьяный ведь вчера был, не понимал, что делает.
Фотограф ощутил запоздалые укоры совести. Наверное, нельзя было смотреть, как душат человека, надо было звонить, звать на помощь. Но мозг, сопротивляющийся справедливым обвинениям совести, искал любые оправдания, чтобы приглушить чувство вины. Леня собирался на работу в отвратительном настроении. Но что было делать? Только примириться с собственной низостью.
Он вышел из дому и пошел к остановке автобуса. Прекрасный день оглашался пением ошалевших от тепла птиц. В такой день хотелось иметь чистую совесть и веселое расположение духа. Леня, проходя мимо соседнего дома, слегка повернул голову. Около среднего подъезда стояла «скорая помощь».
Вечером фотограф проявлял пленку и проверял качество отснятого материала, чтобы знать, что можно ожидать от аппарата при съемке на дальних расстояниях и в ночных условиях. Последние кадры зафиксировали животрепещущую историю убийства человека.
«Как, интересно, он себя сегодня чувствует?» — думал Леня, наводя объектив на окно.
На кухне за стаканом восседал пригорюнившийся старичок. Напротив него расположился такой же пожилой, но более обтерханный собутыльник и соболезнующе подливал водку.
Старичок пил подряд еще три вечера. Чем он занимался днем, Леня не знал. Вскоре запившего деда навестил мужчина лет сорока. Он тоже пил с ним горькую и скорбно обнимался. Судя по некоторому внешнему сходству, это был его сын.
Следующим утром с соседнего двора доносилась траурная музыка, хватающая за сердце. Жители высовывались из окон, сходили вниз, чтобы поглазеть на трагическое действо под названием похороны, завершающее нудную и безрадостную жизнь. Пожилые женщины рассматривали родственников в темных одеждах и обсуждали животрепещущую тему, почем нынче гробы и как дорого обходится отпевание.
«Не мою ли старушку хоронят?» — подумал Леня и задержался в толпе, стоявшей около подъезда. Все ожидали момента прощания с телом. Свеженаломанные еловые ветви указывали последний путь, по которому отстрадавшую старушку вынесут из родного дома.
— А кого хоронят-то? — встрял Леня в степенный разговор двух женщин, вздыхающих по поводу скоротечности быстротекущей жизни.
— Валентину Филипповну, с пятого этажа, из сто двадцать седьмой квартиры.
— Старая такая, невысокая?
— Она.
— А от чего она умерла? Убили?
— Бог с тобой, сынок, кто ж ее убил. Сама умерла, чай, не какая-нибудь торговка. Мирная бабушка была, пусть земля ей будет пухом.
Женщины смиренно и скорбно закивали головами.
— А что же, экспертизу делали? Вскрытие?
— Зачем вскрытие, сынок. Если старый человек умирает, вскрытие только по просьбе родственников производят. Да и зачем, если известно, что от астмы она умерла. Страдала сильно старушка… Вот и задохнулась во сне, муж ее только утром нашел, около постели.
— Хорошая смерть, — одобрительно сказала присоединившаяся к товаркам женщина. — Тихая, спокойная, чистая.
