Беким не хотел ошибиться. Он понимал, что гарантией его правоты может быть только соответствующая реакция королевского дома Великобритании. И получить такую гарантию следовало как можно быстрее.
– Еще раз приношу извинения, ваше высочество, за доставленные неудобства, – церемонно сказал Беким рыжему англичанину, едва тот пришел в себя в одном из глинобитных строений, принадлежащих Юсефу Али. – Но поверьте, все делается в целях вашей безопасности и скорейшего воссоединения с вашей царственной семьей.
– Слушайте, вам не надоело нести эту чушь? – страдальчески морщась, спросил cеконд-лейтенант.
Голова у него была тяжелой и просто раскалывалась от боли. Руки и ноги были связаны толстыми конопляными веревками, причем пуштуны из свиты Бекима сделали это достаточно искусно – кровообращение веревки почти не затрудняли, а вот сколько-нибудь быстро двигаться было невозможно. Впрочем, испытанные передряги не повлияли на цвет лица секонд-лейтенанта, оно по-прежнему было румяным.
– Не надо упорствовать, принц! – мягко и как будто даже с состраданием произнес Беким. – Сейчас мы запишем на видеокамеру ваше обращение к бабушке. Передадите привет королеве, сообщите, что вашей жизни ничего не угрожает. И замечу, что и не будет угрожать, если бабушка и вся ваша благородная родня оперативно отдадут мне какую-то мелочь, всего каких-то несчастных сто миллионов фунтов стерлингов, за ваше освобождение. Вот и все. Коротко и ясно. Больше ничего от вас не требуется.
– Ничего я не буду говорить, – упрямо сказал рыжий британец. – Вы меня что, в самом деле за принца Гарри принимаете? Чудеса, да и только. Надо же! Принц Гарри!
– Я никогда не поверю, что ваша мама – покойная принцесса Диана – учила вас говорить неправду, принц. Это была достойная женщина, хоть и христианка. Но, говорили, она могла принять ислам, если бы ее свадьба с последним бойфрендом все-таки состоялась? А?
– У меня нет никакого желания перемалывать с вами все эти давно забытые сплетни! – резко ответил лейтенант и покраснел так густо, что стали незаметными конопатинки на его лице.
Мальчик смутился, и это хороший признак, подумал албанец. Какой сын будет обсуждать любовные дела своей матери?
Один из пуштунов, у которого был не такой свирепый вид, как у его соплеменников, и который производил впечатление человека, знавшего лучшую жизнь, уже установил небольшую видеокамеру серого цвета на массивной черной треноге и ждал команды Бекима. Албанец щелкнул пальцами, и оператор, послушно кивнув головой, включил камеру.
– Пожалуйста, ваше высочество, – сказал Беким. – Назовите ваше имя и скажите о моих условиях.
– Меня зовут Томас Уэльс, я секонд-лейтенант армии Ее Величества, – твердо произнес британец.
– Пожалуйста, назовите ваше настоящее имя, – настаивал Беким.
– Меня зовут Томас Уэльс, и больше я ничего не скажу.
– А больше ничего и не надо, – неожиданно весело сказал албанец, махнув оператору, чтобы тот окончил съемку и удалился. – Прогресс великое дело. Даже в этой дыре с помощью спутниковой антенны и телефона GPS можно запросто выйти в Интернет, и я уверен, что через считаные минуты эту видеозапись увидит ваша бабушка, королева Елизавета. Как вы думаете, она узнает в лейтенанте Уэльсе принца Уэльского?
– У принца Гарри нет титула Уэльский, это титул наследника престола, которым является его отец Чарльз, – снисходительно объяснил пленник.
– О! Какая осведомленность! Это ведь не каждый знает?
– Это знают все подданные Ее Величества.
– К сожалению, а может, к счастью, я не принадлежу к их числу. Спокойной ночи.
Выйдя из дома, в котором остался рыжий секонд-лейтенант, Беким распорядился усилить охрану пленника и не сводить с него глаз.
32
Медсестра Маргарет вошла в реанимационную палату, аккуратно прикрыв за собой дверь. Первым делом она посмотрела на показания приборов, подключенных к телу недавно прооперированного поляка, и убедилась, что опасности для жизни раненого нет, хотя тот по-прежнему был без сознания. Потом Маргарет взглянула на флакон с лекарством, которое поступало в вену поляка, и решила, что может со спокойной душой позволить себе выпить чашечку кофе с новым ассистентом хирурга Джефферсона – капельницу можно будет снять не раньше чем через сорок минут.
Девушка вышла из палаты и, когда стук ее каблуков затих в конце коридора, полковник Волков позволил себе открыть глаза. Приподнявшись на кровати, он отключил капельницу и выдернул из своей вены на левой руке иголку с катетером. Затем осторожно начал снимать датчики, закрепленные на его груди, поглядывая на моргавшие разноцветными лампочками мониторы, опасаясь, что один из приборов внезапно подаст звуковой сигнал. Обошлось!
Он спустил ноги на пол и встал. От резкого движения голова закружилась. Полковник закрыл глаза и переждал несколько секунд, приходя в себя, и, когда почувствовал в себе силы, сделал несколько шагов к двери.
Внезапно он услышал смех. Какой-то мужчина смеялся в коридоре, замолкая, а потом вновь от души смеясь. Полковник осторожно приоткрыл дверь. Метрах в пяти от двери его палаты на скамейке сидел английский солдат и разговаривал по мобильному телефону. Впрочем, солдат большей частью слушал, что ему говорили, реагируя на услышанное заливистым смехом.
Увидев Волка, солдат встрепенулся и, опустив руку с телефоном, спросил у перебинтованного человека, выглянувшего из реанимационной палаты:
– Эй, приятель? Тебе помочь? Позвать сестру?
– Не надо никого звать, – отказался Волк. – Ты разговариваешь с домом?
– Нет, с подружкой, – широко улыбнулся смешливый солдат. – Она в Бирмингеме сейчас.
– Ты не мог бы позволить и мне сделать один короткий звонок? Телефон мне привезут только завтра, – сказал полковник и добавил, заметив, что англичанин колеблется: – Я расплачусь с тобой.
– О чем разговор? – спросил солдат. Наверное, ему стало немного стыдно своей нерешительности. – Конечно, возьми. Но только не долго, боюсь, моя подружка не выдержит долгого молчания.
Он хихикнул и, встав со скамейки, подошел к Волку и протянул ему свой телефон.
Волк взял мобильник и, опершись спиной о стену, потому что был очень слаб, стал набирать номер. Он делал это медленно, любое, даже малейшее, резкое движение отзывалось в раненой и изрезанной хирургом груди, острой, практически невыносимой для обыкновенного человека болью.
– Panu nie mojna wstawaе
[16]
, – произнес кто-то у него над ухом по-польски.
Прежде чем поднять глаза, Волк нажал кнопку сброса номера. Слава богу, он не набрал последние четыре цифры.
Рядом с полковником стояли двое еще молодых людей, впрочем, весьма неопределенного возраста, им могло быть и двадцать пять лет, а могло быть и лет на десять больше. Тот, что пониже, был одет так, как обычно одеваются операторы и фотографы в этих местах, – джинсы, ковбойка и жилет со множеством карманов, вот только на шее не висела камера. Второй выглядел клерком, на нем был строгий костюм песочного цвета. Клерк обратился к нему еще раз:
