«Полезно делать домашнюю работу, да, учитель?» — подумал Джоуи и с улыбкой позвонил в дверь Деборы Умберио.
Она открыла дверь, не снимая цепочки, поэтому он увидел ее только в щель: темные волосы, лицо типичной училки, настороженные глаза.
— Дебора Умберио?
— Да, это я.
— У меня для вас цветы.
— Цветы? — Ее щеки порозовели. Женщины так предсказуемы. — Кто посылает мне цветы?
— Э-э-э… — Он повернул коробку, сделал вид, что читает надпись на боковой стороне. — Шарон Макмастерс, Сиэтл.
— Это моя дочь. Вот это сюрприз. Подождите минутку. — Она закрыла дверь, сняла цепочку и снова открыла. — Какой приятный сюрприз, — повторила она и потянулась за коробкой.
Он врезал ей правым кулаком по лицу. Она рухнула навзничь, а он тем временем проскользнул в квартиру, защелкнул замок, поставил на место цепочку.
— В самом деле приятный, — сказал Джоуи.
Дел у него было по горло. Перетащить ее в спальню, раздеть догола, привязать, всунуть кляп. Она вырубилась начисто, но он врезал ей по новой, чтобы оставалась в отключке еще какое-то время.
В этот вечер занавески в спальне задернулись немного раньше обычного, но он решил, что вряд ли кто-нибудь заметит. А если кто и заметит, всем начхать.
Он не выключил телевизор. У нее был включен канал «Дискавери» — это ж надо! — пока она возилась в кухне.
Похоже, она готовила себе салат. Жарить-шкварить ей лень, решил Джоуи, обшарив ее холодильник. Ну, ничего, скоро кое-что будет жариться.
Он нашел бутылку белого вина. Дешевое дерьмо, но иногда приходится мириться с тем, что есть.
Он научился ценить тонкие вина, пока работал на Карбионелли. Он чертовски многому научился, пока работал на Карбионелли. Он пил вино, заедая его сваренными вкрутую яйцами, которые она приготовила для салата. В рюкзаке у него были хирургические перчатки, но он больше не беспокоился об отпечатках.
Они уже прошли этот этап игры.
Джоуи обыскал ее шкафы, порылся в морозильнике. Нашел несколько упаковок замороженного ужина. Поначалу он взглянул на них с отвращением, но картинка на коробке с рубленым бифштексом и картофельным пюре была вполне аппетитная.
Он сунул ее в духовку, залил майонезом салат.
Пока разогревался ужин, он стал переключать каналы. Черт, неужели тупая сука не могла подписаться на кабельные каналы? «Фактор риска» кончился, началось «Колесо фортуны», пока он ел рубленый бифштекс с картофельным пюре.
Да, дел у него было полно, но и времени полно, чтобы их все переделать. До него донесся тихий приглушенный стон из спальни. Не обращая на него внимания, Джоуи выпил еще вина под «Колесо фортуны».
— Ну ты, задница, давай гласную!
У него в голове вдруг живо всплыло детское воспоминание о том, как отец, откинувшись в кресле в гостиной, попивает пиво и говорит кому-то незнакомому мужчине в телевизоре эти самые слова: «Ну ты, задница, давай гласную!»
Это воспоминание подбросило его, как пружина, ярость в нем разгорелась с неистовой силой. Ему хотелось врезать по экрану кулаком, пробить его ногой. Он уже готов был так и сделать, распираемый бешенством.
«Ну ты, задница, давай гласную!» — говорил отец и иногда, иногда улыбался сыну широкой улыбкой.
— Когда же ты попадешь на это шоу, Джоуи? Когда же ты туда попадешь и выиграешь нам денежек? У тебя в голове больше мозгов, чем у всех этих недоносков, вместе взятых.
Он бормотал эти слова, вспоминал эти слова, пока метался взад-вперед, стараясь успокоиться.
У них все было бы хорошо, думал он. Они бы выбрались из этой дыры, и у них все было бы хорошо. Им просто нужно было немного времени. А у них это время отняли.
Потому что эта маленькая сучка побежала жаловаться своему папаше и все испортила.
Джоуи весь затрясся. Горе и ярость бушевали в нем, в голове гудело. Наконец он немного успокоился.
Он взял бутылку, отпил еще глоток вина.
— Порядок. Пора за работу.
«Человек, любящий свою работу, — король среди людей», — подумал Джоуи, включая свет в темной спальне. Он улыбнулся женщине на кровати. Ее глаза часто-часто моргали, а потом расширились от ужаса.
Его приятель Ник хвастал, что никогда не вкладывает ничего личного, всегда помнит, что это такая работа, но Джоуи никогда ему не верил и не принимал всерьез все это дерьмо. Сам он всегда вкладывал личное отношение в то, что делал. А иначе какой смысл?
Он подошел к кровати. Ее глаза следили за ним.
— Привет, Деб. Как дела? Хочу заметить, что ты в неплохой форме, хотя тебе под шестьдесят. Что ж, тем приятнее для меня.
Ее била крупная дрожь, ее тело дергалось, как от слабых электрических разрядов. Ее руки и ноги натягивали бельевую веревку, которой он ее связал, в попытке вырваться. Велик был соблазн сорвать с ее губ изоленту, вынуть кляп изо рта, чтобы услышать этот первый захлебывающийся крик.
Но нет, не стоило беспокоить соседей.
— Ну что ж, давай приступим.
Он взялся за пуговицу джинсов, наблюдая, как она отчаянно мотает головой, как ее глаза наполняются слезами.
Боже, он обожал эту работу.
— Ой, погоди, где же мои манеры? Я забыл представиться. Джозеф Фрэнсис Пасторелли-младший. Можешь называть меня Джоуи. Твой гребаный муженек вытащил моего отца из нашего дома, надел на него наручники, и все это на глазах у соседей. Бросил его в тюрьму на пять лет.
Теперь он расстегнул джинсы. Она натерла себе запястья до крови, вырываясь из пут. Через минуту крови будет больше. Это всегда доставляло ему удовольствие.
— Это было двадцать лет назад. Многие люди могли бы сказать, что это долгий срок. Разве можно так долго копить обиду? Но вот что я тебе скажу, Деб: эти люди — дерьмо. Чем дольше держишь в себе обиду, тем слаще, когда заставляешь говнюков заплатить.
Он распустил «молнию», высвободил член. Погладил. Теперь она издавала тонкие, пронзительные крики. Заглушенные кляпом и изолентой, они напоминали дребезжащие радиопомехи.
— Вот, скажем, хреносос, за которого ты вышла. Часть вины за все это лежит на нем. Но, раз уж он умер, — да, кстати, мои соболезнования, — ты получишь, что причиталось ему. — Джоуи сел на край кровати и похлопал ее по ноге. Она попыталась отдернуть ногу. Он снял кроссовки. — Я тебя изнасилую, Деб. Но это ты уже поняла. Предупреждаю: будет больно. — Он приподнялся и стянул с себя джинсы. — Люблю делать больно, меня это возбуждает. Главный тут я, что хочу, то и делаю.
Она дергалась, плакала, истекала кровью. Он, сколько мог, следил за ее избитым и окровавленным лицом, любовался делом своих рук. Он видел лицо Рины. Он всегда видел лицо Рины.
Он кончил неистово и бурно. В ушах у него звенел ее тонкий, механически дребезжащий крик.
