Увы, сказать, что появился я на свет в семье благочестивой и набожной, не могу. Прошли безвозвратно те времена, когда благородство происхождения и блеск семейного герба означали одновременно устойчивые нравы и почитание десяти заповедей. Так, отец мой постоянно предавался кутежам, имел множество любовниц, плодил в провинции нашей бастардов и проматывал и без того крошечное состояние. Мать моя потакала ему в этом, запустила домашнее хозяйство и тратила огромные суммы на наряды и вавилонскую роскошь. К великому сожалению, понимая, что нужно следовать заветам Господа нашего и почитать родителей, я делаю это, но не могу не отметить огромные и вопиющие недостатки, которые были у обоих — пусть упокоятся они с миром!
Я был вторым сыном в семье, за три лета до меня, 13 августа 1502 года, у родителей моих появились на свет брат мой старший, Уго, а десять месяцев спустя сестры-близнецы Шарлотта и Мария. С самого раннего детства понял я, что значит быть вторым сыном в семье. Наследником всех земель, замка, постепенно приходящего в унылое запустение, и семейного титула становился брат мой Уго.
И почему — потому что волею злой судьбы он появился на свет на три года раньше меня? Я понимал несправедливость сего, но поделать ничего не мог. Мы были различны с Уго как внешностью, так и характерами. Уго, по мнению моих родителей, был подлинным д'Эрбервилем — высокий, рослый, веселый, он увлекался охотой, мог выпить зараз ведро крепкого вина и был сызмальства любимцем у женщин. Я же уродился болящим и хрупким, меня вечно терзали различные хвори, родители думали, что я не жилец на этом свете. В отличие от брата моего я не мог похвастаться физической силой, бледность заливала мои ланиты, а волосы в отличие от Уго были черными, как вороново крыло, а не рыжие, что давало батюшке повод время от времени подозревать матушку в неверности и кричать в пьяном угаре, что зачала она меня от своего кузена Жан-Жака — все д'Эрбервили, кроме меня, были, как на подбор, медноголовыми. Дамоклов меч возможного незаконного рождения висел над моей головой всю юность. Меня не прельщали грубые и жестокие забавы, которым предавался Уго вместе с батюшкой. Я не понимал удовольствия от того, чтобы гнать бедную лису по угодьям, вытаптывать поля, обрабатываемые нашими крестьянами с таким трудом, и склонять к разврату невинных поселянок.
Но ни родители, ни брат и ни сестры не понимали меня. Они считали меня блаженным и не от мира сего. Вполне возможно, что так оно и было. Всему хорошему, что произошло в моей долгой жизни, я обязан Матери нашей Церкви. Она вошла в мою жизнь в лице кюре Симона Бруззавика, священника в церкви городка Валло-дю-Крэ. Необыкновенно образованный, искренне преданный заветам Христа, он занимался со мной и знакомил с удивительным миром. Я понял, что сердце мое лежит именно к этой высокой и запретной для многих сфере. Батюшка, шевалье д'Эрбервиль, не понимал моих дум, ему казалось, что я должен, как и он, транжирить деньги и грешить. Однако моя матушка, женщина, как я уже отметил, любившая наряды и драгоценности, но не обделенная тонким умом и проницательностью, сумела убедить своего супруга, чтобы тот не противился моему служению Господу.
Помню, как сейчас, день, жаркий, летний, я с описанием жития святого Франциска Ассизского сидел под платаном, что стоял в парке нашего замка, и изучал деяния этого благородного мужа, когда подошел ко мне мой отец и, грубо ударив по спине, сказал, что желает со мной поговорить. Батюшка заявил, что позволит мне сделаться попом, как он изволил выразиться, и дурить людям головы, но только с одним условием — я буду делать карьеру. Он желал видеть меня как минимум епископом, а лучше владетельным архиепископом.
— Из тебя получится отличный архиепископ, — сказал папаша, глядя на меня в задумчивости. — Ты, конечно, совсем не такой, как мы, люди земли, но своей статью похож на настоящего святого, Арман. И учти, некоторым женщинам нравятся такие, как ты, — тонкие и изящные, с длинными ногами и узкими бедрами.
При этих словах его я залился краской стыда и возмущения. Как смеет отец мой намекать на греховное? Однако он, не заметив это, продолжал. Только сейчас я понял, что батюшка, как обычно, еле держится на ногах от многочисленных возлияний. Но я знал, что, напившись, он обычно пребывает в отличном расположении духа и был неопасен. А вот трезвый он был злым и деспотичным и частенько колотил меня и Уго.
— А что, сын мой, — заявил он, дохнув мне в лицо мерзким запахом вина. — Ты сделаешь карьеру, я в этом уверен. Поедешь учиться в Париж. И почему бы тебе не получить со временем алую кардинальскую шапку? И кто знает, может быть, тебе удастся стать тем самым французом, который будет новым понтификом. Неплохо бы, Арман, клянусь бородой Юпитера, недурно, черт возьми! Мой сын — римский папа, которому кардиналы целуют стопы!
И он разразился оглушительно глупым хохотом пьяницы.
Меня покоробило упоминание языческого божества и имени нечистого. Я хотел было сказать отцу, что выбираю духовную стезю вовсе не для того, чтобы обладать властью. Отец говорил еще о чем-то, строил непонятные и чуждые мне планы. Он хотел возродить величие рода д'Эрбервилей, это стало его навязчивой мечтой.
— Я благодарен вам, батюшка, за ваше разрешение и покровительство, — сказал я. — И постараюсь не разочаровать вас!
— Ну что ж, я, можно сказать, горжусь тобой, хотя мне больше по душе твой брат Уго, — проворчал папаша. — Он настоящий д'Эрбервиль, не то, что ты. Он сделает наш род знаменитым, я в этом уверен. Ну а теперь пошли, я приготовил тебе сюрприз!
После этого батюшка потащил меня в сарай, где нас ждал мой братец Уго, в то время крепкий и дубинноголовый увалень семнадцати лет от роду. Рядом с ним, глупо хихикая и фальшиво протестуя, находились две свежие крестьянские дочери. Это и был тот самый сюрприз, который изыскал для меня папаша.
— До того, как откажешься от мирской жизни, Арман, ты должен насладиться ей сполна, — с диким гоготом произнес Уго. Я знал, что брат мой слывет чумой нашей провинции, так как ни одна мало-мальски красивая девушка не может избежать участи быть им обесчещенной. В этом пороке он переплюнул даже нашего батюшку.
Одна из пейзанок, полная блондинка, подошла и бесстыдно прижалась ко мне своею ляжкою. Я закрыл глаза и стал молиться. Я вспомнил Евангелие от Матфея, главу четвертую, стих десятый, слова Господа Иисуса Христа, который отвергал искушения нечистого, и воскликнул во весь голос, отталкивая прочь вавилонскую блудницу:
— Vade retro, Satanas! Изыди, Сатана! Нет, нет, это испытание, которое посылает мне всевидящий и наимудрейший Господь. Я должен преодолеть искушение, как это сделал и святой Антоний. — Хотя плотский грех сжигал меня изнутри и противный диавольский голосок внутри меня твердил: «Соглашайся, бери, она твоя!»
Но вера превыше всего! Я отверг сатанинские козни и выбежал из сарая, сопровождаемый криками и хохотом Уго, батюшки и бесов, которые так и кружили вокруг них. В тот день я ушел далеко в лес, где была у меня тайная поляна, и предался долгой и страстной молитве, после которой заснул тут же, на траве. Во сне явился мне святой Франциск Ассизский, повествование о жизни которого я читал, и сказал, что я сделал правильный выбор и отныне становится он моим патроном и покровителем.
