Больше всего это чудо техники напоминало мне больную мышь – размерами, цветом и, кажется, даже запахом. На ум сразу пришла старая шутка про собаку, которая ловит машины и закапывает на газоне. Взрослый сенбернар утащил бы этот автомобильчик в зубах, не особо напрягаясь. Я ощутил себя не то Гулливером в стране лилипутов, не то карапузом, которому подарили игрушечную машинку с взаправдашними колесиками.
Похоже, Сергей разделял мои сомнения. Во всяком случае, дверцу он отворил столь осторожно, словно опасался, что при более резком рывке она попросту отвалится.
– Сейчас поедем в отель, – сказала красавица Кейтлин, заводя мотор.
Я прислушался.
– Выключите мотор.
– Что?
– Выключите двигатель, – повторил я по-английски и для пояснения крутанул в воздухе воображаемым ключом.
Тернер пожала плечами и подчинилась.
– Дальше что? – спросила она, повернувшись ко мне.
Правда, на месте меня уже не было. Я уже распахнул крышку капота и начал ковырятся во внутренностях колымажки.
– Хэй, – закричала Кейтлин, выходя из машины, но обращаясь почему-то к Щербакову. – Что он делает с моей машиной?
– Переведите, Сергей, – попросил я, выкручивая вторую свечу. – А то моего английского может не хватить. У нас в Сибири бывает очень трудно добраться до мастерской. Особенно зимой. И чтобы не остаться в железном гробу навсегда, приходиться разбираться в технике.
– Короче говоря, вы автомеханик есть тоже? – спросила Кейтлин, не дожидаясь перевода и позабыв от волнения все правила русской грамматики.
– Есть тоже. Вот, уже починил, – заявил я, захлопывая капот и выпрямляясь.
По правде сказать, я всего-навсего отрегулировал зазор в свечах. А карбюратор нужно было просто выбрасывать на помойку.
– Можно чем-нибудь руки обтереть?
– Ноу проблем.
Я механически вытер руки и только потом сообразил, обо что я, собственно, их вытер. А сообразив, мучительно покраснел.
Кейтлин завела мотор и прислушалась.
– В самом деле, ровнее гудит. Может, что еще посоветуете, мистер сибирский механик?
Я оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто из прохожих в нашу сторону не смотрит, зашвырнул скомканную прокладку поглубже под авто.
– Еще я посоветую его перекрасить, – заявил я, протискиваясь внутрь и складываясь пополам. – Двумя кисточками. Берете черную краску. Рисуете зигзаг. Берете оранжевую краску. Рисуете зигзаг. И так всю машину. Называется – «под тигра». Увидев такое, все преступники будут в ужасе разбегаться.
– Если я осмелюсь появиться на улице в такой машине, – сухо ответила американка, трогаясь с места, – меня немедленно арестуют за непристойное поведение.
– Вы знаете, – робко заметил Щербаков, – мисс Тернер, возможно, имело бы смысл вначале показать нам город. По дороге из аэропорта мы толком ничего не разглядели. А между тем нам здесь еще работать не меньше месяца.
– Ноу проблем. – Кейтлин резко вывернула руль. Малолитражка встала на два колеса, кажется, подпрыгнула и оказалась на другой полосе, обойдя солидное авто незнакомой мне марки. Я выглянул в окошко – на капоте красовалась синяя блямба с надписью «Форд». – Господин Заброцкий...
– Знаете, – не выдержал я, – если мой товарищ не будет против, будьте так добры, называйте нас по именам. А то мы уйму времени убьем, вежливость рассусоливая. Просто – Сергей и Анджей. Не против?
– Да, – несколько невразумительно ответила Кейтлин. – А вы зовите меня Кейт.
Вашингтон, округ Колумбия,
24 сентября 1979 года, понедельник.
СЕРГЕЙ ЩЕРБАКОВ
Вашингтон не произвел на меня впечатления. Привлечь мое внимание он мог лишь одним – это был первый иностранный город, который я посетил... в мирное время. Должен признаться, что столица Соединенных Штатов Америки показалась мне еще более жалкой, чем Анкоридж, откуда нас вывозили на родину после окончания Трехдневной войны. От Анкориджа я хотя бы ничего не ждал.
Особенно тягостное впечатление произвели на меня названия улиц. Вернее, номера. За исключением нескольких магистралей, проложенных в блистательном противоречии с логикой прямо через центр города, вашингтонские улицы помечались числами и буквами алфавита. Наверное, это удобно, особенно в городе, где большая часть обывателей проживает, в общем-то, временно – от выборов до выборов, но по контрасту с заботливо и прихотливо наименованными российскими переулками обычай показался мне бездарным. Да и дорожное покрытие оставляло желать лучшего. Особенно если учесть, сколько авто по нему сновало. Я слышал об автомании американцев, но в Вашингтоне впервые увидел ее приметы своими глазами. И ощутил собственным носом. Над городом стояла сероватая мгла, пахнувшая бензиновой гарью. Она обжигала ноздри и глаза, как дым от сырого костра. Я раскашлялся. Потом достал платок и высморкался. На платке осталось грязное пятно.
– Как вы только терпите такой воздух, мисс Тернер? – риторически поинтересовался я.
– Это ничего, – обнадежила наша провожатая. – Я несколько лет жила в Лос-Анджелесе, вот там летом действительно неприятно.
Я попытался представить себе это «неприятно». Выходило нечто похожее на вулкан Толбачик в момент извержения.
Вероятно, для просвещения необразованных туристов Кейт сделала крюк, чтобы проехать мимо Капитолия, Белого дома и Мемориала Линкольна. Андрей, конечно, поинтересовался, что это.
– Памятник Аврхааму Линкольну, шестнадцатому президенту Соединенных Штатов, – на своем школьном русском ответила Кейт.
– А за что ему поставили памятник? – не отставал Андрей.
Я бы взвыл, если бы осмелился. Брови Кейт изумленно нырнули под челку.
– Он издал прокламацию, отменяющую рабство, – ответила она. – Благодаря ему многие миллионы негров получили свободу.
– В южных штатах, – напомнил я.
– Конечно, – подтвердила Кейт.
– А в северных его отменили уже после войны, – напомнил я, и только тогда заметил озорной блеск в глазах Андрея. Проклятье! Нашел мой напарник время дразнить гусей, ничего не скажешь. – Кстати, прокламацию он издал, когда война была уже в разгаре.
– На Севере не было рабства, – возмущенно ответила Кейт.
Искушение блеснуть эрудицией оказалось неодолимо.
– Было в Мэриленде и Пенсильвании.
– Подождите, после какой войны? – забеспокоился Анджей. – Севера с Югом?
Мы с Кейт молча кивнули.
– Так это тот парень, который ее развязал?
Мы опять кивнули.
– И он освободил негров, чтобы набрать себе политического веса?
Теперь кивнул один я.
– И ему поставили памятник? – недоверчиво переспросил Анджей. – Сергей Александрович, – тут он перешел на французский, – давайте поставим в Москве у Василия Блаженного памятник Лжедмитрию!
