– Ну же, Таннис, признайся, он твой старый знакомец, верно?
Она отворачивается.
– Посмотри на меня!
И отодвигается, упираясь ногами в перину. Ноги проваливаются, а рубашка ее задирается выше, она перекручивается, стесняя в движениях. Достаточно толчка, и Таннис падает на спину.
– Слезь с меня!
– Поймал. – Кейрен перехватывает ее руки, прижимая к кровати. – Ты моя и только, ясно?
Этого, чужого, запаха на ней нет.
– Отпусти.
– Ни в жизни. – Ее собственный, такой родной, знакомый, будоражит кровь. – Таннис…
– Чего ты от меня хочешь? – Она вдруг перестает сопротивляться. – Очередного свидетельства, да? Чтобы я дала показания?
– А ты дашь?
Молчание.
– Значит, нет. Из-за страха?
По ее глазам читать легко, вот только прочитанное заставляет руки разжать и отстраниться. Как сказал полковник? Все влюбленные – немного идиоты? И Кейрен ничем не лучше остальных.
– Не из страха.
– Кейрен…
Она садится и подвигается ближе.
– Скажи, что ты хочешь от меня услышать? Он… да, я знаю, что Войтех – преступник. И что виселицу он, наверное, заслужил.
– Наверное?
– Хорошо, заслужил. Но… проклятье, я не могу вот так… он запутался, Кейрен.
Ее рубашка съехала с острого плеча, которое Таннис прикрыла ладонью.
Родная.
Близкая. И все-таки далекая.
– Или я запуталась. Я понимаю, что он враг, что убьет меня, как только заподозрит… не важно, если ему даже примерещится предательство, то убьет.
– Тогда почему?
– Потому что… потому что я помню его другого. – Она почти кричит и сама же спохватывается, зажимает рот. – Другим. Настоящим. И тот, другой, он никуда не ушел… он ведь мог убить меня сразу, но…
– Старая любовь не ржавеет.
– Ты ревнуешь.
– Таннис, конечно, я ревную.
Сжатые кулаки. Тонкие запястья, и косточки торчат. Кейрен целует эти косточки и гладит смугловатую кожу, которая холодна.
– Ты моя женщина, и мне неприятно, что ты заступаешься за ублюдка, по которому давным-давно виселица плачет. Нет, я понимаю, что у вас общее прошлое, но…
– Ты тоже похудел.
– Не меняй тему.
Она хмыкает и осторожно устраивает голову на его плече.
– Я не хочу его предавать, понимаешь? Просто не хочу… не ради него, ради себя, Кейрен. Когда-то он много для меня сделал, и теперь тоже… не рычи, я не то имею в виду. Он друг и… наверное, все-таки больше друг. Он обещал отпустить меня. Потом, когда все закончится…
– Для кого закончится?
Подтянув одеяло, пусть и пахнущее другим, но теплое, Кейрен закрутил в него Таннис.
– Не знаю. Мне… было не очень хорошо.
– Я вижу.
– Нет, просто… ты же не знаешь, и…
– Не знаю и знать не хочу. Вообще, я кольцо купил и выходи за меня…
Не услышала, отмахнулась. И наверное, как-то иначе надо предложение делать, а Кейрен не умеет. И Таннис, закрыв ему рот рукой, сама говорит.
– …я не умею говорить такие вещи. – Она тихо всхлипнула и прошептала: – Я беременна.
Тихо стало.
Звонко.
И отчетливо тянет сквозняком из приоткрытого окна. От запаха пыли свербит в носу, а ноги опять мерзнут, и Кейрен убирает их под одеяло.
– Молчишь?
Острый локоть впивается в ребра, почти попадая по затянувшейся было ссадине.
– Отпусти.
– Нет.
На шее Таннис выступает испарина, и на лбу, на впавших щеках. Она дышит глубоко, судорожно как-то и, почти задохнувшись, бьет по рукам, выгибается, борется зло, неумело…
– Таннис, Таннис, пожалуйста… прекрати, глупая… Тебе плохо? Ну если легче станет, ударь… вот так, осторожней, себя не покалечь… ну вот, и давай вместе дышать? Помнишь, у нас получалось… а я вазу твою разбил…
– С кленовыми листьями? – Она замирает.
– Ее.
– Ты…
– Я не специально. Задумался и локтем задел… там на столе почти не осталось места. Я, оказывается, совершенно не приспособлен к самостоятельной жизни. Ты не представляешь, что дома творится… ну и плакать зачем?
– Не знаю. Я теперь все время почти…
– Ты сильная женщина.
– Не хочу.
– Чего?
– Быть сильной женщиной. – Она сидела, остервенело размазывая по щекам слезы, и щеки эти становились красны, полыхали болезненным румянцем. – Хочу быть слабой… и чтобы на руках… всю жизнь оставшуюся на руках…
– Хорошо, – легко согласился Кейрен, – если, конечно, не растолстеешь. А то беременные знаешь какими толстыми бывают?
– Я?
– Нет, пока нет, но в ближайшей, как я понял, перспективе…
Она перестала плакать и кулаком ткнула в плечо.
– Издеваешься?
– Не думал даже. Выходи за меня замуж.
– Что?
– Замуж, говорю… в третий раз, между прочим, говорю, выходи… сейчас.
Кейрен встал и осмотрелся. Жаль, что в отличие от полковника, он так и не прочел ни одного романа, теперь вот сказывался недостаток информации.
Таннис следила за ним, закутавшись в одеяло, сатиновый хвост которого поднимался над ее головой причудливым воротником. Из-под одеяла торчали худые ноги с квадратными, резко очерченными коленями. Под левой – Кейрен помнил – шрам имелся, тонкий, полукруглый, словно отпечаток худосочной луны.
Осмотревшись – комната была не сказать чтобы велика, – Кейрен решительно подошел к окну, прикрыл створки плотно. Из вазы вытащил полусухую розу – иных цветов в обозримой близости не было, и, встав перед кроватью на колено, протянул цветок:
– Выходи за меня замуж. Пожалуйста.
– Это из-за…
– Нет, я еще раньше решил… а ты меня не услышала! Но теперь тебе точно придется и выслушать, и вообще. – Он чувствовал себя полным идиотом. – Я и кольцо купил. Давно уже.
– Давно? – Она розу приняла, чтобы отложить в сторону.
– Ага, уже три дня как.
– И это называется давно?
– Три дня без тебя – вечность.
Стоять на полу было жестко и холодно.
– Оно дома осталось, потому что я подумал, что…
– Собака с кольцом будет выглядеть подозрительно?
– Именно.
Таннис улыбалась. И глаза ожили.
