…а ведь Кейрен Шеффолка не услышал. Старуху – да, а вот Шеффолка…
– Решила проведать нашу девочку.
– Ночью?
– Мне не спалось. – Старуха всхлипнула, и голос ее изменился, сделавшись дребезжащим, нервным. – Меня бессонница мучает!
– Примите капли. Помните, я принес вам капли?
– Да? – Удивление почти искреннее. – Наверное, я забыла…
– Наверное, тетушка, – легко согласился Шеффолк. – Вы забыли… это бывает… хотите, я лично буду напоминать вам о каплях.
– Конечно, Освальд. Ты такой милый мальчик… а помнишь, мы вместе зал к Рождеству наряжали? И ты мне свечки подавал… ты был таким послушным…
– Как я могу забыть, тетушка. Но идемте, Таннис следует отдыхать…
Вновь шаркающие шаги, теперь старуха идет нарочито медленно, и Кейрен слышит обоих. А дверцы шкафа прогибаются.
– Сиди. – Таннис говорит очень тихо. – Освальд вернется, чтобы проверить…
Он и вправду возвращается и ступает легко, беззвучно, но о появлении предупреждает запах. И Кейрен сжимает губы, запирая клокочущую в горле ярость.
– И тебе не спится? – От Освальда несет плесенью и подземельем, еще кровью, не свежей, но застарелой.
– Да… вот как-то…
– Не обращай на старуху внимания, она давным-давно свихнулась.
– Но ты ее терпишь?
Таннис отступает.
– Мама к ней привязалась…
– А ты почему не спишь? Дела?
– Дела, – охотно соглашается Освальд. – И милая, я предпочел бы, чтобы сегодня ты осталась у себя, хорошо?
– Хорошо.
– И даже не спросишь почему?
– Не спрошу. Меньше знаешь… дольше живешь, верно?
– Прекрати. – Его тон изменился. – Я же обещал, что не трону тебя. Просто потерпи. Все закончится и…
– Когда?
– Скоро, Таннис. Очень скоро.
Он замолкает.
Исчезает. И тишина воцаряется надолго, Кейрен слушает ее, уже не ушами, но кожей, нервную, лживую, готовую в любой миг рассыпаться, как сыплются под его прикосновением шубы.
– Выходи. – Таннис открывает двери. – Он ушел и… вернется, но позже. Гостей встречает.
– Каких?
– Откуда мне знать? Ты же слышал. Тех, которых мне показывать не станет…
А вот Кейрен просто-напросто обязан взглянуть на них.
– Тебя заперли?
– Нет. Отсюда все равно не сбежать.
Ее голос, ее потухший взгляд и страх, который вернулся, тревожили. И Кейрен обнял эту странную беспокойную женщину, сказав:
– Я тебя вытащу, слышишь?
– Конечно.
Таннис солгала, глядя ему в глаза, улыбаясь.
– Возвращайся в постель. Он прав, тебе следует отдохнуть. – Кейрен поцеловал поблекшие веснушки на ее щеках. – Вот так… и глаза закрывай.
Он сидел рядом, держал ее за руку, слушая и дыхание, которое становилось более спокойным, глубоким, и древний одичалый дом.
Обернувшись, Кейрен ткнулся носом в раскрытую ладонь: не стоит волноваться.
Дверь и вправду была не заперта.
А коридор – темен.
И путеводной нитью по нему протянулся плесневелый запах Освальда Шеффолка. Этот запах вел, заставляя держаться в тени, прислушиваться к ночным шорохам и скрипам, тяжелым вздохам где-то рядом, к урчанию труб и стону камня, который воевал с зимой.
Ветру.
Воде, что, срываясь с острия каменной иглы, разбивалась о подоконник.
Тускло мерцали в нишах рыцарские доспехи, следили за Кейреном через щели забрал. Поворот.
Лестница.
Химеры. Снова рыцари, накренившиеся в проход. И секира с широким полулунным клинком опасно целит в Кейрена. Копья. Арбалеты и щиты, древние, выщербленные, а порой и вовсе расколотые. Гладкие шлемы и шлемы узорчатые, турнирные, украшенные рогами и плюмажами, эти вызывающе сияют свежей позолотой. Стяги. Знамена, гобелены и след, который исчезает за двустворчатой дверью.
Личные покои герцога Шеффолка. И голос его, тихий, пожалуй, в человеческом обличье Кейрен не уловил бы ни слова.
– …дорогая, ты ведешь себя неразумно. – В этом голосе – бесконечное терпение. И мягкий укор. Забота.
– Я веду себя неразумно? – Женщина пылает гневом. – Это ты притащил сюда свою шлюху! И носишься с нею как…
– Прекрати.
– Почему? Я твоя жена и разве не заслуживаю толики уважения?
– Заслуживаешь.
– Тогда почему она здесь? Почему она все еще… жива? Не отворачивайся, Освальд! Я знаю, что эта девица для тебя опасна.
– Откуда, интересно?
– Грент сказал.
– Грент становится чересчур болтлив.
– Мы сейчас не о нем, верно. – Женщина уже почти шепчет, но шепот ее – змеиный, злой. – Мы говорим о женщине, которой не должно здесь быть… вообще не должно быть… а она есть. Живет. Сидит за одним столом со мной. Имеет наглость смотреть мне в глаза и…
– Милая, ты забываешься.
– Это ты забываешься, Освальд. Кем бы ты был без денег моего отца? Нищим герцогом, который…
– Прекрати.
– Не собираюсь…
– А подслушивать нехорошо, – раздалось за спиной, и Кейрен крутанулся, оскалившись. – Но я почему-то не удивлен… знаете, отвык удивляться.
Тот, кто стоял в полутемном коридоре, подслеповато щурясь, не был человеком.
– Жизнь так многообразна, – произнес он, поправляя черные нарукавники. И медленно, осторожно протянул руку к Кейрену. – У вас очень хищный запах.
С раскрытой ладони, опутанной проволокой, слетела искра. Кейрен отпрянул, но искра коснулась чешуи.
– Жаль, что нельзя вас просто убить… пока…
Холод. Оглушающий парализующий холод.
Судорога сводит мышцы, бросая на пол, выворачивая наизнанку. И Кейрен пытается удержаться, но хрипит, воет, кажется, катается по полу. Когти вязнут в камне, и хрупкие человеческие пальцы хрустят.
– Надо же, какие гости! – Кто-то пинком отбрасывает к стене. – Вот что тебе неймется-то?
Рука в волосах. Лицо напротив лица, не лицо, но белое расплывшееся пятно, на котором не получается сфокусировать взгляд. И ответить тоже не выйдет, губы дрожат.
Кажется, вырвет.
Или нет.
Но дышать тяжело, Кейрен забыл, как правильно. Вдох и выдох… или выдох, снова выдох. Воздуха мало, и каждый глоток отвоевывать приходится.
– Его нельзя трогать, – раздается над ухом. – Поверьте, о его смерти узнают сразу. А это – хороший предлог.
