Он выплясывал на постаменте, а потом сказал голосом Сверра:
– Никто не будет любить тебя так, как любил я.
Кэри очнулась до рассвета. Болела голова. И горло тоже. И зеркало показало лицо ее, опухшее от слез, с покрасневшими глазами, с носом, который странно блестел, и пятнами лихорадочного румянца на щеках.
Хотелось пить.
И лечь в постель, забраться под одеяло с головой, притворившись, что ее нет, ни в доме, ни вообще… и лежать, жалея себя.
…выпить яд, чтобы умереть по-настоящему.
…дать свободу.
…им ведь нужна будет свобода, но чтобы умереть, придется подняться и найти фиал, если он, конечно, не примерещился.
Глупые мысли.
Кэри стянула мокрую рубашку и отерла лицо.
Жалостью она не спасется. И смерть не выход. Следует взять себя в руки. Умыться. Одеться. Расчесать волосы, которые за ночь успели сбиться колтунами. И Кэри, сидя перед зеркалом, мстительно драла их расческой. Эта боль была мимолетна и отвлекала, ненадолго, но…
Кэри выбрала простое дорожное платье из шерстяного батиста
[5]
.
– Леди, вы… – Горничная, до того момента благоразумно державшаяся в стороне, подала голос.
– Уезжаю. – Кэри открыла банку с пудрой, купленную скорее из любопытства, нежели по необходимости. Коснулась пуховкой щек, скрывая предательскую красноту, и чихнула. Пудра пахла ландышами, как-то едко, назойливо. – Проследите, чтобы мои вещи упаковали…
– Но…
Странноватая получилась у Кэри улыбка, безумная, как у Сверра…
…Сверр бы понял ее.
– Упаковали, – жестче повторила она, закрывая коробку. – И переслали в город…
Как бы там ни было, но Кэри не собирается играть ту роль, которую для нее отвели.
Третий лишний?
Кэри приняла фетровую шляпку, украшенную тремя фазаньими перышками.
– Вы уезжаете?
– Конечно. – Шляпка сидела идеально. – Я уезжаю… не могу же я пропустить и этот сезон?
…кровь кипела. И живое железо откликнулось на зов.
– Леди, это не безопасно!
Вероятно. Кэри только начинала строить порталы… училась… чего ради она училась? Кристаллы растить, медленно подпитывая силой каменные друзы-инкубаторы, осторожно, боясь пережечь, исказить структуру…
…или вот разбираться в схемах энергетических контуров… зачем?
От порталов хотя бы польза есть.
Контур покачнулся, грозя завалиться, но Кэри поспешно плеснула силой, заставляя распрямиться жесткие узлы. Она слышала, как рвется пространство, и грохот в висках вызывал какое-то мучительное дикое удовольствие.
Энергия уходила быстро. И прежде, чем портал схлопнулся, Кэри поправила шляпку и решительно шагнула в окно… она очень надеялась, что окно открылось именно туда, куда ей было нужно.
В противном случае пропущенный сезон будет наименьшей из ее проблем.
Глава 7
Семейный ужин.
Зимняя белизна скатерти. Льдистый блеск стекла. Металл и лен. Леди Сольвейг одобрительно кивает: все идеально.
Почти все.
Место Райдо пустует, и стул, придвинутый к столу вплотную, смотрится вызывающе. Взгляд отца время от времени останавливался на нем, и тогда отец хмурился.
Постарел и изменился, он и прежде-то не отличался красотой, ныне же погрузнел, оплыл. Щеки его обвисли, и наметился второй подбородок, скрывший и без того короткую шею. И отец то и дело поводил головой, отчего-то влево, подсовывал пальцы под воротничок рубахи, словно тот становился ему тесен.
Вздыхал.
Раздраженно фыркал. И вновь смотрел на пустое кресло.
Матушка точно и не замечала ни его раздражения, ни всеобщего напряженного молчания. Она ведь специально оставила и кресло и прибор. Все еще ждет, что Райдо одумается?
В последнем письме тот спрашивал о родителях, здоровы ли, и само это письмо было живым, насмешливым. Кейрен отнес его матушке, и та, благосклонно кивнув, велела:
– Напиши, что все в порядке… у отца в последнее время сердце пошаливает, доктора утверждают, что ему следует похудеть, но разве он захочет?
Младшенький.
Послушный.
Золотой мальчик, который встречает матушку у дверей Управления, сносит ее визиты и корзинки с пирожками, неизменные букеты цветов, уборку на столе. О нет, матушка не лезет в его бумаги, она лишь приводит их в порядок. И всякий раз, когда Кейрен намеревается попросить ее не делать так больше, смотрит с нежностью и упреком, отчего Кейрен сам себе кажется чудовищем.
Разве ему сложно доставить матушке радость?
Не так уж много от него и требуют.
Помолчать.
Улыбнуться. И вести себя прилично.
…отцу, к слову, подали не бифштекс, но парового судака с вареной спаржей. Он вскинулся было, но мягкая рука леди Сольвейг коснулась его рукава.
– Дорогой, пожалуйста…
Всего-то два слова, и отец опускает взгляд. И рыбу он ест, хотя Кейрен знает – отец рыбу искренне ненавидит в любом виде, но судака расковыривает старательно, ищет несуществующие кости. Спаржей давится. Запивает, правда, вином, что вызывает матушкино неодобрение.
– Кейрен. – Отец вытирает губы салфеткой, и в жесте этом сквозит с трудом сдерживаемое раздражение. Братья смотрят с сочувствием, но вмешиваться не будут.
– Да, отец?
– Идем.
Салфетку отец бросил на тарелку, где осталась недоеденная рыба.
– А десерт?
– Мне не дадут, а ты обойдешься…
– Без сладкого оставишь?
Раньше у Кейрена не получалось долго выдерживать взгляд. Все-таки Гаррад из рода Мягкого Олова был сильным бойцом. Постарел?
И вправду постарел. Седины в волосы набралось, и пахнет от него… нет, не болезнью – усталостью, которой отец не скрывает. От нее и мешки под глазами, и сами глаза красны, воспалены.
– Выдрать бы тебя. – Он уже не злится, да и… никогда ведь всерьез не злился.
С Райдо тоже помирится.
Наверное.
– Выдери. – Кейрен покаянно опустил голову, и отец лишь рукой махнул, ответив:
– Поздно уже.
В его кабинете царил идеальный порядок. Кейрен с таким сосуществовать не мог, а вот отец, наверное, привык. Фыркнул, сунул пальцы под воротник и проворчал:
