Гранатовый гарнитур.
И кольцо с крупным топазом… жемчужная нить… и снова серьги.
Бездна украшений, с которыми Таннис не представляет, что делать. А в ушах стоит зудящий голос матушки, твердящей, что подарки надо брать. Пригодятся.
Пустое.
И ночь, подкрадываясь, заглядывает в окна, рассыпает огни на речных берегах и в доме напротив. А Кейрен гасит газовые рожки, остается лишь белая восковая свеча и тонкий язычок огня на ее вершине.
– Я боюсь темноты, – признается он.
И Таннис подходит к нему, становится за спиной, обнимает. Он же накрывает ее руки своими, точно опасаясь, что она сбежит, смотрит на свечу.
– И я боюсь огня.
Он встает, всегда резко, хватает ее, кружит. И Таннис молча цепляется за шею. Ей тоже страшно. Она боится однажды остаться в темноте одна.
– Ты моя… – Кейрен вдруг теряет былую сноровку и путается в одежде, он спешит, и Таннис тоже. Она словно больна, тяжело, безысходно, оттого и голова кружится, оттого и дышать не способна сама.
Вдвоем.
Вдвоем все легче. И в темноте кожа Кейрена бела, а ее так и осталась смуглой.
– Я не отдам тебя… не позволю уйти… – Его шепот горячий, но Таннис все равно дрожит.
Прячется. Находит. Тянется к его губам, чтобы, дотянувшись, прикусить. Пытается удержаться, цепляясь за острые плечи. Смеется безумным странным смехом и считает вдохи. И выдохи. На двоих.
Только так и получится жить… еще немного.
День или два.
Но эта ночь длится дольше обычного, и Кейрен, лежа на животе, разглядывает свечу. Он широко расставил локти, а голову положил на руки, и Таннис, сев рядом, гладит его. Кейрен щурится. Она не видит его лица, но все равно знает – щурится, отчего от глаз разбегаются тонкие морщинки.
– Я боюсь огня… – Глухой голос, шепот и пух, застрявший в темных его волосах. Перо на плече, длинное, рыжее, которое Таннис снимает. – Я никому не рассказывал об этом своем страхе, даже родителям…
Перо мягкое и скользит по коже.
– В Каменном логе я видел… мой год был неудачным, многие ушли. Честно говоря, я и сам думал… нет, надеялся, конечно, на лучшее, но видел, что меня не хотят отпускать. Мама уговаривала… отец опять же… они не верили, что жила примет меня.
Под лопатками тени, а сами лопатки широкие, острые. И над левой – родинка, не такая, как на лице. Перо описывает полукруг.
– Отец сказал, что запрещает… а я ответил, что он не имеет права. Это мой выбор, и… я не хочу остаток жизни быть… это как калека или хуже. Добровольная слепота, понимаешь?
– Понимаю.
Таннис и вправду понимает. Она не знает, как объяснить себе собственную способность слышать Кейрена. И наклоняется, касается плеча губами.
– Спасибо… я пошел. Боялся… все боятся, но я был почти уверен, что не вернусь.
– Но все равно пошел?
– Да.
Перо чертит путь по позвоночнику. Вершины и впадины… впадины и вершины.
– И ты вернулся…
– О да, – он переворачивается на спину и, схватив Таннис, тянет на себя, – вернулся. Я слышал зов, но устоял. Это было легко… чем слабее, тем легче устоять. У меня слабая кровь, и я не собирался подходить близко, но я видел, как сгорали другие. Там жарко, как… не знаю, где еще возможен такой жар. Раскаленная земля, и камень порой плавится. А иногда застывает, но ненадолго… живое пламя пробивается к поверхности земли, течет рекой… водовороты… и острова… ручьи.
В его открытых глазах отражалась Таннис.
И желтый огонь, который остался в Каменном логе. Этот огонь был не чета тому, свечному, прирученному и безопасному.
– В воздухе кружится пепел, это по-своему красиво… если бы не умирали. Я видел, как сгорают другие, не способные справиться с силой. Ее много, и она живая, Таннис. Она зовет… она наполняет и переполняет тебя, и человеческое тело не способно вместить ее. Тогда это тело меняется. В первый раз было очень больно. Я… все-таки был нездоров.
И лицо острое, нервное. Таннис знает его, но продолжает изучать. Тонкий нос. Скулы. И щеки горячие… виски, испарина на них. Холодные щеки… губы жесткие…
Клыки.
– Мне показалось, что кожа сгорает… она плавилась и сползала лохмотьями. Малейшее движение, и кожа рвалась, а с ней рвались и мышцы. Я же выл от боли, проклиная все. Думал лишь о том, когда же наконец умру. Но жил… рядом кто-то горел… запах такой… жареное мясо… паленое… волосы… факелом вспыхнули и… дальше он горел молча. А я кричал… и чувствовал, как глаза закипают.
– Кейрен…
Все закончилось.
Он ловит ее пальцы и, прикусив, отпускает.
– Я ослеп… и оглох… и одурел от боли, но продолжал жить. А потом вдруг понял, что изменился, стал… псом. – Он судорожно выдыхает. – И все равно с той поры боюсь огня. Порой он мне снится… сейчас – чаще…
– Ты выжил.
– Выжил. – Он стряхивает воспоминания и ее и переворачивается, вдавливая в перину, которая вдруг становится жесткой. – Я снова выжил. И я буду жить.
– Отпусти…
– Ни за что. – Кейрен перехватывает ее руки. – Ты моя, слышишь? Моя и только…
Скоро.
Часы на полке остановились, Таннис забыла их завести, а может, забывчивость эта – дань слабой надежде, что с ними остановится и время.
Есть оно… есть у обоих. Пока еще.
Время иссякает в полдень. Его крадет девушка в желтом пальто и меховом капоре. У ног ее стоит потертый саквояж, а в руке девушка дверной молоток держит. И Таннис разглядывает ее, а она в свою очередь разглядывает Таннис.
– Здравствуйте. – Девушка протянула молоток. – А я уже испугалась, что вас нет дома. Получилось бы крайне неудобно.
– Здравствуйте.
Девушка молода.
…и не человек.
– Люта из рода Зеленой Сурьмы, – представилась она и с тяжелым вздохом добавила: – Невеста Кейрена… и, если вы разрешите мне войти, я все объясню.
Люта.
Из рода Зеленой Сурьмы.
Невеста.
Земля покачнулась под ногами, но Таннис в очередной раз устояла. И даже сумела сказать:
– Конечно. Заходите.
И девушка, подхватив саквояж, вошла.
Люта.
Невеста… она подходит ему. Невысокая. Изящная. С глазами цвета змеиного камня и светлыми длинными волосами, которым не нужен шиньон. Леди, настоящая леди.
– Он вам не сказал, да? – Люта развязала капор и пальто устроила на вешалке. – Простите, я думала, что если уж объявление в «Хронике» дали, то точно все уже знают.
Наверное, если бы Таннис читала «Светскую хронику», то… ее счастье закончилось бы раньше.
