Лэрдис…
– Я сразу поняла, что он влюбился. – Дитар полулежит.
Она уже мертва и знает об этом, но упрямо держится на пороге, и порой Кэри разбирает злость на мужа, который ушел именно сейчас. Неужели так сложно найти минуту для этой женщины?
У Брокка ведь много минут.
А у Дитар не осталось.
И смешно думать, что Кэри ревновала к ней… а ведь ревновала, притворялась равнодушной, слушая Грай, которая почти с восторгом рассказывала о любовнице мужа…
…и о Лэрдис тоже.
– Представляете, – Грай наклонилась, опираясь локтями на стол, благо тетушка вновь крепко спала и не могла увидеть столь неподобающего юной даме поведения, – она так и заявила Королю! Мол, женщины имеют равные с мужчинами права…
…заводить любовников.
И не ясен этот восторг в глазах Грай. А она, замолчав, перемешивая шоколад ложечкой, смотрит на Кэри, ждет от нее одобрения.
– Я не думаю, – Кэри приподняла крышку, вдохнув горький аромат, – что стоит уделять такое… пристальное внимание мнению женщины…
…которая причинила боль Брокку.
– …которая позволяет себе столь откровенно легкомысленное поведение. – Кэри очень надеялась, что голос не выдает ее.
И выражение лица.
И запах.
Грай сморщилась.
– И ты туда же. – Она выглядела обиженной, кузины же молчали, но, как показалось, неодобрительно. – Я думала, что ты… другая.
– Какая?
– Вот скажи, – Грай упрямо тряхнула головой, – почему я должна подчиняться мужчине только потому, что он мужчина? Ладно, отец… ну или брат, хотя мой братец на три года меня моложе, но с его мнением уже считаются. А я… я должна улыбаться и делать вид, что счастлива… как будто у меня вовсе мозгов нет.
Грай с раздражением сыпанула в остывающий шоколад горсть грецких орехов. А кузины, вновь обменявшись понимающими взглядами, вздохнули. Их, кажется, вопросы равенства беспокоили мало.
– Почему я сама не могу принимать решения, которые касаются всей моей жизни? – Грай злилась, и шепот ее становился все громче.
– Так принято.
Кэри не знала ответа, более того, подобные вопросы ее вовсе не занимали.
– Кем принято? – Грай наклонилась. – Тем, кому удобно, чтобы вот я… или ты… или вот они были товаром?
Что ей ответить?
– А Лэрдис… она считает, что женщина заслуживает право быть свободной!
Грай нервно сжала ложечку, словно собиралась ею отстаивать это самое право на свободу.
– Она… если хочешь знать, она… сама управляет фабрикой! И поместьями! И никому, даже Королю, не позволит себя ограничивать! Старая королева запретила Лэрдис появляться при дворе, а она ответила, что слишком занята теперь, чтобы тратить свое время так бездарно.
Глупость.
И оскорбление, которое та женщина в черном платье проглотит, но не забудет. Лэрдис и вправду настолько смела?
– Ты молчишь, – с упреком произнесла Грай.
– Я не знаю, что сказать…
Рука сама прикоснулась к механическому сердцу, запертому на слово-ключ.
– …Значит, он подарил его тебе? – Когда Дитар улыбается, она выглядит почти красивой.
– Да, а…
– Он делал его для Лэрдис.
Обида, острая, полынно-горькая, и Кэри пытается скрыть ее, смежив веки, отвернувшись, прикусив губу, что предательски подрагивает, выдавая.
– Не злись на него, милая…
Не будет. Постарается.
– Ему хотелось сделать что-то особенное… а у Лэрдис было все.
И тогда Брокк придумал крохотные часы с секретом.
– Почему тогда… – Сердце, зажатое в кулаке, стучит, просит о пощаде.
– Не успел. Я и не знала, что он его все-таки доделал. В последний раз, когда мы разговаривали, у него что-то там не ладилось. Очень маленькая вещь, хрупкая, с его рукой неудобно.
Дитар с немалым трудом подняла свои узкие ладони, которые прятала в чехлы шелковых перчаток, стыдясь иссохшей желтоватой кожи.
– И все-таки доделал. – Она щурилась и вновь улыбалась, чему-то радуясь. А Кэри не могла понять, как может испытывать радость тот, кому жить осталось считаные дни. – Эта игрушка многое значила для него… отдал тебе…
Отдал.
Только значит ли это хоть что-нибудь.
– Он ее любит?
Кэри решилась задать вопрос, который мучил ее. А Дитар не спешила с ответом.
– Я… соврала бы, сказав, что нет. Но и соврала бы, сказав, что любит…
…любит или нет?
Старая игра на лепестках ромашки.
Сверр, который лежит раскинув руки. И Кэри голову устроила на его животе. В животе раздается урчание, а значит, пора домой, там небось к обеду ждут, но вставать не хочется. Ромашек еще осталось дюжины полторы…
– Любит, не любит… – Белые лепестки подхватывал ветер, рассыпая по зеленым травяным космам. – Плюнет…
Сверр фыркает, когда на кончик его носа опускается лепесток.
– …поцелует… – Кэри обрывает два сразу, так нечестно, но если играть по правилам, то получится, что ее не любят.
Или плюнут.
Уже которую ромашку подряд. Обидно!
– На кого гадаешь? – Сверр приоткрыл глаз и, дотянувшись, поймал косу за кончик.
– Ни на кого. Так просто.
Он не поверил, а Кэри стало стыдно: нехорошо врать родному брату. И Сверр, словно подслушав ее мысли, за косу дернул, сказал:
– Признавайся…
Ромашка закончилась, но Кэри поймала следующий цветок. Нет, ей было жаль их, желтые солнца в белых коронах лепестков, однако… она ведь должна знать, любят ли ее.
– Хротгар…
– Это который рыжий? – Сверр наматывал кончик косы на палец.
– Прекрати! И он не рыжий!
– Рыжий!
Золотой, особенно если на солнце смотреть, и веснушки ему идут. Он старше Кэри на целых два года и, конечно, в упор ее не замечает. У них со Сверром свои дела, наверняка важные, и Кэри не хочет мешать, она издали наблюдает…
– Рыжий… – задумчиво повторяет Сверр, косу отпуская. – Идем.
Он перекатывается на бок и подает Кэри руку. Пальцы его стискивают запястье.
– Ты что? Отпусти!
– Не-а. – Сверр сдувает с носа лепесток. – Не отпущу… ты моя и только…
Тем же вечером он пробирается в комнату Кэри, зажимая распухший нос. Лоб его украшает глубокая ссадина, а левый глаз и вовсе заплыл.
– Из-за него все, – буркнул Сверр, привычно забираясь в постель. Он потянул одеяло, и холодная ступня коснулась ноги Кэри.
