– Нет.
Запах остался.
А Сверр вдруг схватил ее за руку и прижал к каминной решетке. Запах стал сильнее, и Кэри, крича, задыхалась от него. Ее кожа сгорала, плавилась и воняла… как же она воняла…
…и шрам остался.
Сейчас почти незаметный, но…
– Могу я чем-то помочь, леди? – вежливо поинтересовался Брокк. И голос его спас от воспоминаний.
– Да. Мне необходимо поговорить с вами. Это… важно.
Кэри подумала, что он откажет, но Брокк кивнул и произнес:
– Пожалуй, и вправду поговорить необходимо. Но вы позволите привести себя в порядок?
Он выглядел уставшим и расстроенным. Одежда измялась и промокла, туфли были в грязи, да и запах, отвратительный запах цеплялся за Брокка. Где бы он ни был, там произошло несчастье.
Но он ли являлся его причиной?
– Что-то случилось?
Нельзя задавать лишних вопросов, но этот сам вырвался у Кэри.
– Случилось, – согласился ее супруг и щеку потер. – Многое случилось, Кэри.
Он впервые назвал ее по имени. А Кэри вдруг захотелось прикоснуться, утешить, но… Брокк сам избегает ее, и на то имеется причина.
– Полчаса, Кэри. Подождешь? – Брокк вдруг шагнул к ней и руку протянул. Пальцы его почти дотронулись до щеки, но… он остановился и отвернулся.
Почему?
– Полчаса, – повторил Брокк. – И мы поговорим.
Полчаса – это немного. Половина круга, разделенного цифрами, и минутная стрелка перебирается от одной бронзовой метки к другой. Привычно шелестит за окном дождь, и в камине горит пламя.
Оно выглядит безопасным.
И Кэри заставляет себя забыть о причиненной некогда боли. Ей надо думать о другом.
Стол. И скатерть.
Ваза с поздними астрами. Белые и желтые цветы отражаются в серебряных зеркалах тарелок. Брокк наверняка голоден и…
…Сверр всю неделю провел рядом с нею. Он сам менял повязки, разворачивая бинты осторожно, медленно, и ватным тампоном очищал ладонь от мази и сукровицы.
– Прости, – шептал Сверр и касался губами виска. – Прости, Кэри, пожалуйста… я не знаю, что на меня нашло… я клянусь, что больше никогда… только прости.
Она простила.
Тогда еще ей казалось, что все это случайность, которая не повторится. Он же обещал, что больше не сделает ей больно.
Ложь.
Брокк появился, когда часы пробили четверть девятого. И голос их, тяжелый, гулкий, разлетелся по дому.
– Прошу. – Брокк отодвинул стул, помогая сесть.
И, пожалуй, впервые со дня свадьбы он оказался так близко, а близость эта смутила Кэри.
– Вы… – Надо было что-то сказать, но Кэри опустила взгляд.
Скатерть. Кружевные цветы.
И собственная тень, коснувшаяся ткани, придавшая ей некрасивый серый цвет.
– Я, Кэри. – Брокк не спешил вернуться на свое место. Он стоял за спиной, и Кэри ощущала на себе его взгляд. И теплоту руки, которая замерла над шеей. – Думаю, пришла пора познакомиться чуть ближе. Вы не возражаете?
Кэри покачала головой.
Он успел принять ванну, и прежний злой запах смерти исчез.
…Сверра и вода не способна была от него избавить.
– Не следует меня бояться. – Тень прикосновения, не к коже – к волосам, к пряди, которая выскользнула из-за уха и вновь щекочет щеку. Кэри вскинула руку, чтобы убрать ее, и невзначай задела его пальцы. А Брокк отпрянул.
И, кажется, тоже смутился.
Он обошел стол и встал у своего места, точно прячась за спинкой стула. Руки за спину сложил.
– Признаться, – после минутного молчания он нарушил тишину, – я не знаю, с чего начать.
– Вы, наверное, устали…
– И думаю, что свадьба эта стала такой же неожиданностью для вас, как и для меня…
– И голодны…
Руда первородная, что Кэри несет?
– …ни для кого не секрет, что вы должны были выйти замуж за Одена. Но обстоятельства… – Брокк все-таки запнулся и тронул пальцами подбородок. А перчатки не снял. Кэри уже успела заметить эту странность: Брокк никогда не снимал перчаток. – В любом случае, вы вправе были ожидать более выгодного предложения, – неожиданно жестко сказал он. – И мужа более… – Замолчал и с раздражением отодвинул стул. – Достойного вас, – закончил Брокк.
– Я вам совсем не нравлюсь? – Она собиралась говорить совсем не о том, но… стало вдруг обидно.
А глаза у него хорошие, светлые, ясные… и ободок по радужке темный. В глазах отражается не Кэри, но стол и злосчастная кружевная скатерть, ваза с астрами, посуда… свет рожков, преломленный стеклом. Темное вино. И перчатка из светлой кожи.
Брокк не спешит отвечать.
Но Кэри знает, что именно услышит.
– …Ты выродок, милая, этого не изменить. – Сверр сидит рядом, обнимает ее. И Кэри тепло от его теплоты. Но слезы не проходят, они подкатились к горлу, застряли комом, и стоит разжать зубы, слезы хлынут наружу. – Не огорчайся. Я тебя люблю. И всегда буду рядом.
Он зарывается носом в ее волосы, и этой ночью Кэри нисколько не боится брата. Напротив, его дыхание растапливает ком, и обида уходит сама собой.
– …Я никому и никогда не позволю тебя обидеть. – Сверр гладит ее по спине. – И не отдам. Ты моя, Кэри. Ты только моя…
– С вами все в порядке?
– Что?
Кэри очнулась.
Сверр снова солгал. Ушел. Оставил.
Отдал.
– Кэри! – Ее муж протянул руку, едва не столкнув вазу. И потревоженные астры затрепетали, роняя белые и желтые лепестки. А Брокк вытащил из сведенных судорогой пальцев салфетку. Оказывается, Кэри комкала ее… измяла.
Она совершенно не умеет вести себя.
– Кэри, пожалуйста, не надо меня бояться. – Кожа перчатки была мягкой и теплой. – Я не обижу тебя. Обещаю.
Никто и никогда не держит обещаний.
Но Кэри кивнула.
– Пожалуй, это место не слишком располагает к беседе. Идем. – Брокк встал, не выпуская ее руки. Он держал осторожно за кончики пальцев, и Кэри поднялась, не желая, чтобы прикосновение это разорвалось.
– …Держись крепче! – Сверр вцепился в ее руки.
Собственное тело показалось Кэри таким тяжелым, а пальцы – скользкими. И держаться было трудно, еще немного, и Кэри выскользнет.
Нельзя.
Тогда она упадет и сломает себе что-нибудь, и Сверра будут ругать. А он же не хотел дурного, он просто нашел птичье гнездо, а в нем – птенцов. Сверр лазил на вершину дуба и, спустившись, сказал, что птенцы смешные. У них большие головы и желтые клювы, которые птенцы широко разевают. Они есть хотят, а мама-птица не возвращается.
