– Затем дед стал поговаривать о новом замужестве, она ведь была достаточно молода, и… пожалуй, многие сочли бы эту партию удачной.
Кэри не перебивает. Она просто держится рядом, и близость ее странным образом приносит успокоение. А тропа вьется, сворачивает к старым фонтанам, которые изрядно заросли мхом. В чашах же, некогда казавшихся Брокку огромными, вода зацвела. И Кэри, поднявшись на цыпочки, всматривается в свое отражение.
– Сколь я знаю, мама и думать не хотела о том, чтобы снова выйти замуж…
…ссоры за запертой дверью, но Брокк слышит каждое слово. Он достаточно хорошо изучил дом, чтобы отыскать слабые его места.
– Но думаю, она понимала, что дед рано или поздно заставит ее.
…не из собственного желания, он все-таки любил маму, но во благо рода. И как бы все повернулось, исполни она его волю?
– И чем все закончилось? – Кэри касается зеленой воды и, подняв пальцы, позволяет каплям стекать. И по воде бегут круги, ширятся, гаснут, достигая каменного берега.
– Тем, что мама влюбилась и сбежала из дому…
…дед пришел в ярость. Брокк и прежде побаивался его, сухого старика, казавшегося несправедливо строгим. Что бы Брокк ни делал, старик оставался недоволен. Он поджимал тонкие губы, щипал короткую свою бороду и раздраженным, хрипловатым, словно простуженным голосом, произносил:
– Ты должен понимать, какая на тебя возложена ответственность…
В школе становилось легче. Учителя, конечно, были строги, но куда менее требовательны, чем дед. А учеба давалась легко, вот только благодарственные письма, которые Брокк привозил домой, не вызывали у деда радости. Он читал их, хмурился и говорил:
– Не позволяй себе расслабиться и поверить, что ты лучше прочих.
А вот мама радовалась, правда, радость проявляла как-то робко, отстраненно. Но то утро многое изменило. Брокк приехал накануне поздно вечером и сразу был отправлен в свою комнату. Он привычно отдал письма, зная, что услышит, но все же спускался к завтраку, надеясь… просто надеясь, что дед наконец переменится, скажет, что Брокк достоин той роли, которая ему предопределена от рождения.
…чтобы заслужить похвалу, надо стать самым лучшим.
И не стать – быть.
Боясь неодобрения, Брокк одевался тщательно, долго возился с шейным платком, а камердинер хмурился, но не предлагал помощь. И это тоже было правильно.
К завтраку успел.
– Садись. – Дед заметил Брокка не сразу, а заметив, указал на место, прежде принадлежавшее маме.
– А мама где?
– Нигде, – огрызнулся дед, махнул рукой, и лакей наполнил бокал вином. Брокк понял, что бокал отнюдь не первый. – Уже нигде. Бросила нас. Забудь о ней.
Забыть не получалось долго.
– А я мамы никогда не знала, – просто ответила Кэри, она забралась на край каменной чаши и сидела, опираясь руками на спины резных дельфинов. – Сначала я в деревне росла… папа кормилицу нанял. Я ее не очень хорошо помню. Что теплая была. И добрая очень. Я ее мамой считала. – Она вздохнула. – В пять меня забрали. Леди Эдганг сказала, что надеялась, я умру, а я выжила и всех позорю.
– Кого?
– Всех. – Кэри повторила то, что слышала, должно быть, неоднократно.
– И меня?
Она кивнула, и кивок этот был серьезен.
– Все ведь знают, что я ублюдок… выродок…
– Забудь.
Желтые глаза сделались светлы, прозрачны. Солнечный свет, собранный в бокале. И пепельные ресницы длинны, Брокк касается их осторожно, смахивая снежинку. А он и не заметил, что снег пошел. Первый. Редкий.
– Кто бы это тебе ни сказал, он сам был выродком.
Снежинки ласкают щеки Кэри. Истаявшие, они похожи на слезы.
– Но… моя мама…
…бросила ее при рождении.
Брокку было одиннадцать, когда мать ушла. А может, ее не стало много раньше? Сколько ей было, когда ребенок появился? Шестнадцать?
Сама дитя.
Раньше он не думал о таком, вовсе старался не думать, не тревожить давние болезненные воспоминания. А теперь вдруг…
– Иногда я пыталась представить себе, какая она… думала, что найду и спрошу, почему она меня отдала? – Кэри устала играть с водой и, выставив ладошку, ловила снежинки. – А ты… думал о таком?
Девочка с желтыми глазами подошла слишком близко.
Всего за один день.
Даже не день. Вечер. И утро.
– Думал. И спросил. Она ведь вернулась, не насовсем, а просто чтобы… помириться.
Не с ним, Брокком, но с дедом, который ждал этой встречи, злился, раздражался, но давил в себе и раздражение, и злость. Он стал вовсе невозможен.
– Она любила меня. – Брокк протянул руку, и Кэри, приняв ее, шагнула навстречу. – Я был ее ребенком, но в то же время я был… чужим? Меня рано забрали, решив, что она не сумеет воспитать правильно. Дед…
…всегда и все стремился контролировать.
– Отец опять же. Рано появились учителя. Расписание, в котором для нее не осталось места. А потом и вовсе меня отправили в школу. Мы виделись едва ли раз в полгода. Потом был Каменный лог… и я в ней не нуждался, так она сказала.
…а она нуждалась в ком-то, чтобы жить дальше. И ушла.
Было ли обидно?
Да. До слепых глаз. Прокушенной губы, потому что плакать нельзя, он взрослый.
Райгрэ.
И должен вести себя соответственно.
– Она вышла замуж за альва. И у меня появилась сестра.
Снегопад усиливается.
Холодает. И порывы ледяного ветра пронизывают ткань. Пора заканчивать прогулку, но Брокк оттягивает момент расставания, которое неизбежно по возвращении домой.
– Ей было четыре, когда мы встретились впервые. Смешная девчонка. Любопытная. Дед ворчал, но…
…он сразу полюбил Эйо. И зная свою сухость, жесткость, боялся напугать, оттолкнуть ненароком.
– А ты?
– Я… – Его жена умеет задавать неудобные вопросы. Солгать легко, Кэри не заметит лжи, но Брокк не желает обманывать ее. Да и самому нужна правда. – Все было неоднозначно.
Длинноносая девчонка, от которой пахло вереском.
И мамина неприкрытая к ней любовь, нежность, раздражающая забота. Девчонка от нее сбегает и прячется, а Брокк давит в себе зависть.
– Я не мог отделаться от мысли, что она украла у меня мать.
Запоздалое признание. А тогда… ревность. Приглушенная голосом разума, спрятанная за хорошими манерами, но все же проглядывающая. И просьба деда не натворить глупостей.
– Все ж одной крови, – сказал он, отводя взгляд, словно стыдно стало перед Брокком.
