Всегда только лилии.
Кэри ненавидит эти цветы.
– Кэри? – Брокк выдернул из воспоминания. Он стоял на коленях и руки держал в руках, гладил ладони. И собственные его были одинаково теплы. – Все хорошо, Кэри. Все уже хорошо… не надо плакать.
– Я не плачу.
Это дождь, который прокрался в дом. Или снег, лишь сейчас истаявший.
– Конечно нет. – Он стирает слезы со щек. – Ты не плачешь. Мне просто кажется.
– Опять врешь?
– Опять вру. – Брокк покаянно опустил голову. – Из меня вышел плохой друг.
– Замечательный.
Он не спешит отпускать ее руки, а когда отстраняется, то Кэри тянется за ним. Ей страшно, что память вновь вернется, а с нею Сверр, которого не стало. Она ведь радовалась его смерти, и вот теперь эта радость кажется предательством.
– Сверр был чудовищем. – Кэри удается заставить себя остаться в кресле. И руки она прячет под пледом, и вид старается принять независимый, хотя подозревает, что Брокка не обмануть.
– И все же твоим братом. – Брокк понимает ее с полуслова.
…Друг.
Всего лишь друг.
И не следует забывать об этом.
– Да. Однажды я заболела… весна была. Сквозняки. И меня продуло.
…Сухой кашель, саднящее горло и неимоверно тяжелая голова, которую не удается оторвать от подушки, пусть бы Кэри и пытается. Лежать скучно.
Жарко.
И рубашка ее пропитывается потом, простыни становятся влажными, пахнут неприятно, а еще очень хочется пить, но в комнате никого. Нянечка, велев отдыхать, ушла. И вернется она не скоро. Кэри лежит…
– Он поймал для меня птицу. Сизого голубя, такого, знаешь, с кольцом на горле. И мне принес.
…Вошел без стука и велел:
– Руки дай.
А когда Кэри протянула – мокрые, непослушные, – сунул в них птицу.
– Это тебе.
Голубь показался ей огромным, но сидел он тихо, только головой дергал. И под пальцами Кэри часто-часто стучало птичье сердце. Она же гладила перья, оказавшиеся мягкими, и не знала, что делать дальше…
…Скрипнула половица под ногой, и Кэри, вздрогнув, обернулась.
Лакей. Кажется, его зовут Грегор, но может стать, что и Льюис. Кэри помнит его, массивного, мрачноватого полукровку в плохо сидящей ливрее. Он вечно хмур…
– Райгрэ, – не то Грегор, не то Льюис смотрел на Брокка, – вам просили передать. Срочно.
На подносе лежало письмо.
От кого? От кого бы ни было, но оно означало разлуку. И Брокк, взломав сургучную печать, пробежался по строкам. Нахмурился больше обычного и снова нос потер.
– Боюсь…
– Тебе пора?
Кэри не станет требовать объяснений, права не имеет. В конце концов, у него собственная жизнь, а у нее… у нее был чудесный день. И она придумает, чем заполнить одиночество вечера.
– Пора. К сожалению, мне придется уехать на несколько дней. Не скучай.
– Не буду.
– Теперь ты врешь.
– Нисколько. – У нее получилось скрыть огорчение за улыбкой. Несколько дней пустоты… много.
– Кэри, – он не спешил уходить и, присев рядом с ней, взял за руку, – пообещай, что, когда я вернусь, ты встретишь меня в том платье, которое будет по вкусу именно тебе. Пригласи портниху. Или выйди в город, прогуляйся по лавкам…
Возможно, она так и сделает.
– Только, пожалуйста, возьми с собой охрану. Я распоряжусь.
– Возьму.
– И не стесняйся в тратах. В конце концов, ты моя жена.
– И друг?
– Конечно. – Брокк отправил письмо в камин. – И друг.
Он возвышался над Кэри и как-то в одночасье сделался далеким, чужим.
– И Кэри, когда появится Ригер, деньги, сколько бы ни попросил, дай. Но если он посмеет тебе угрожать… или потребует чего-то кроме денег, не важно, пусть это будет сущий пустяк, к примеру, что-то кому-то передать, куда-то пойти, с кем-то встретиться…
– Я поняла…
– Умница. Не соглашайся. Будет настаивать – гони прочь. Ты в своем доме. Ясно?
Ее дом… возможно, когда-нибудь Кэри в это действительно поверит.
– Да… – И что сказать, когда слов почти не осталось? – До свидания.
Наверное, жена имела права поцеловать его на прощание, но…
– До встречи.
Брокк поклонился.
Жена?
Друг. Кэри постарается удержать себя в этой роли. Быть другом собственного мужа не так и плохо…
Первый вечер.
И знакомая тишина дома. Пустой стол, который кажется огромным, а Кэри самой себе – крохотной. Она ест, не ощущая вкуса, но слушает шорох часов на каминной полке. Они дразнят Кэри. Стрелки движутся медленно, отсчитывая минуты этого дня.
Скоро наступит завтра и…
…Кэри выйдет из дому. В город? Отчего бы и нет. И к модистке следует заглянуть, чтобы выглядеть достойно мужа.
Друга.
Она улыбнулась и коснулась губ, скрывая эту улыбку.
Пускай. Кэри согласна стать другом… на некоторое время.
Завтра… завтра уже наступает. А там и следующий день. Дни пролетят быстро. И Брокк вернется.
Он ведь обещал.
Город проплывал за окном экипажа. Холодное стекло, и в рамке окна – улицы, дома, люди. Живой пейзаж такой непривычно близкой жизни.
Солидная дама в шляпке, украшенной чучелами певчих птиц, прогуливается в компании десятка пекинесов. Две девушки спешат куда-то, одинаково серые, невзрачные, но у одной на плечах лисья шубка, а вторая кутается в пальто. Утро ныне зябкое. Верховой застыл у витрины, то и дело поглядывая на часы…
Грохотали колеса по мостовой. Покачивалась карета, убаюкивая. И сама она, и город за окнами казались сном. И Кэри тайком гладила кожаную обивку сидений, касалась стекла и собственных саржевых юбок, убеждаясь, что ощущает и плотность ткани, и мягкость ее, и гладкость дерева, холод металла. В карету проникали запахи.
Здесь, в Верхнем городе, в переулке Белошвеек, пахло иначе. Стоит закрыть глаза и…
…нет кисловатого смрада городских трущоб.
Ваниль и корица. Аромат свежей выпечки. Едкий запах свежей краски: мальчишка-помощник суетится у витрины магазинчика, обновляя фасад. Тонкий флер духов и резкий дух аптекарской лавки. Под козырьком ее покачивается вывеска, потемневшая от времени. Ее давно следовало бы поправить, но здесь гордятся своей историей, и на дубовой доске только и можно, что цифры различить.
Проплыв мимо лавки, экипаж остановился, и Кэри подали руку.
