И Таннис розовеет.
Ей нравится, когда ее хвалят, а от мамаши не дождешься…
На улице и вправду дождь, но Войтех раскрывает над головой черный зонт.
– Откуда?
– Откуда взял, там уже нет, – отшучивается он. – Прячься, малявка. И не надо ходить по лужам. Лужи обходят…
Так это ж дольше… но Таннис, вцепившись в руку Войтеха, послушно огибает лужу за лужей, до самого моста.
– А мы разве…
– Под землю. – Войтех складывает зонт и подает руку. – Осторожно, малявка, берег скользкий. Иди по тропе.
Под опорой моста, что поднималась из осклизлого берега, обнаружилась неприметная дверца.
– Нам сюда.
Дверь на ржавых петлях, к великому удивлению Таннис, открылась беззвучно.
– Держись за меня. И не отставай.
Пристроив зонт в углублении, Войтех достал свечу, и робкий огонек заплясал на его ладони. Таннис же вцепилась в рукав. Было не страшно – жутко.
Захотелось наверх.
Домой.
И мамашины запреты не казались больше глупостью. А Войтех вел все ниже и ниже. Он с легкостью скользил по лабиринту подземных ходов, если и останавливался, то ненадолго, лишь затем, чтобы Таннис перевела дух.
– Уже скоро, – пообещал он на очередном повороте и, присев, заглянул в глаза. Освещенное желтым неровным светом, его лицо выглядело чужим, каким-то… старым? – Таннис, послушай меня, пожалуйста. Ты никогда и никому не должна рассказывать о том, что увидишь.
Таннис и не собиралась. Она знает, что длинный язык до могилы доведет.
– Я взял тебя и тем самым за тебя поручился. Если же вдруг ты проболтаешься, не важно кому, но король узнает, тогда плохо будет и тебе, и мне.
Семь лет прошло, и Таннис нарушила слово.
Она замолчала и молчала, кажется, целую вечность. А Кейрен не торопил, он снова обнял ее, прижал голову к плечу, от которого воняло грибом. И Кейрен то и дело дергал шеей, руку тянул, но останавливался, не расчесывал. И Таннис не позволял.
– Давай есть, – пробормотала она, понимая, что еще немного и разревется.
– Давай. – Он сунул в руку кусок хлеба.
А сало нарезал тоненько…
– Знаешь, к подобной еде, оказывается, и привыкнуть можно. Этот король так страшен?
– Не он. Хотя… и он тоже. – Таннис заставляла себя разжевывать каждый кусочек. Кристаллы соли таяли на языке, и волглый хлеб казался упоительно вкусным.
Надолго еды не хватит.
А воды и того меньше осталось, но Таннис понимала, что из убежища скорее погонит холод, чем жажда. И стараясь отрешиться от него, она заговорила:
– Я ждала… не знаю, чего я ждала, хотя Войтех и говорил, что король подземелий – обыкновенный человек, но…
…пересохшее русло реки и махровые, облепленные плесенью колья. Словно сами подземелья оскалились кривым щербатым ртом, примериваясь к Таннис. Она вцепилась в руку Войтеха, понимая, что если поскользнется на подвесном мосту, то не удержится.
Каждый шаг как последний.
И досочки скрипят, а сам мост раскачивается.
– Не смотри вниз, – в который уже раз требует Войтех, а Таннис не в силах отвести взгляд от пропасти. Ров видится ей бездонным.
На том берегу их ждут подземники, не люди, но твари. Белесая стая, замершая в ожидании.
– Не бойся их.
Таннис пыталась. Она уговаривала, что с Войтехом ничего не страшно, но пустые выпуклые глаза, в которых отражался зыбкий огонек свечи, ловили каждое ее движение. Твари надеялись, что Таннис поскользнется и свалится, насадит себя на колья, и тогда вся стая рванет к добыче…
– Не бойся.
На берег Войтех шагнул первым и, выставив руку со свечой, очертил полукруг. Подземники отпрянули с шипением. Завозились, заскрипели, потянули тонкие пальцы, цепляясь друг за друга, сплетаясь в нечто единое, жуткое…
– Я пришел к Мяснику.
Расступились.
И Войтех решительно шагнул в живой коридор, слишком узкий, чтобы Таннис чувствовала себя спокойно. Она держалась так близко к нему, как только могла.
– У них свой город. – Таннис сама откопала в сумке шоколадку, изрядно мятую, поломанную, но все равно вкусную. – Точнее, не город, а… там пещера, и в ней подземники норы делают… они дерутся и за норы, и за женщин, и просто дерутся… слабых съедают. И крыс… сырыми… они едят все и…
– Не надо думать о них.
– А он обыкновенный был. Человек. Понимаешь? Руки и ноги… голова… волосы светлые, еще зачесывал так, гладенько. В костюмчике. Стоял перед зеркалом, галстук завязывал. На меня только мельком глянул и… – Таннис повела плечами. – Я рада была, что мельком…
– И дальше что?
– Ничего. Мы ушли.
– И все?
– Ну… да.
Кейрен, дотянувшись до пальцев Таннис, слизнул шоколадную крошку.
– Ты его описать сумеешь?
Сумеет, но…
– Такие люди редко показываются, и… Таннис, твой друг заслужил виселицу.
– Тем, что видел подземного короля?
– Тем, что подземный король позволил себя увидеть ему. И тебе. – Кейрен сжал ее руку, не позволяя отползти. – Это разрешают доверенным лицам. А заслужить доверие одними словами невозможно и…
– Я знаю, что Войтеху случалось убивать.
…к примеру того первого парня, которого спихнули в реку.
– Но это ничего не меняет.
– Почему?
– Потому что… ему одному не было плевать на меня.
– Думаешь? – В голосе Кейрена проскальзывает непонятное раздражение. В конце концов, какое ему дело?
– Знаю, – очень тихо ответила Таннис. А пес, точно ощутив ее настроение, больше не стал ни о чем спрашивать, лишь подтянул поближе к себе и мягко, утешая, провел по волосам.
Все будет хорошо?
Вряд ли.
Все будет. Как-нибудь будет.
Глава 24
Несущая балка третьи сутки держалась на честном слове и вере Брокка в чудо. Однако сегодня она прогнулась, как-то совершенно беззвучно просела. Брокк видел, как стремительно расползаются трещины по бетонной поверхности и сыплется на пол серая крошка, как растягиваются металлические жгуты, истончаясь все больше. И рвутся, ускоряя разлом. Ангар словно складывается пополам. Грохот. Меловое облако. И угольная пыль под ногами. Едкий запах гари.
Дым пропитал вагончики рабочих и старую хижину, в которой давным-давно никто не жил, а теперь устроился Брокк. Хижина была мала и тесна, и всякий раз, оказываясь внутри, Брокк ощущал себя запертым. Он никак не мог привыкнуть ни к земляному полу, ни к грязным стенам, что спрятались за полотнищами из парусины, ни к открытому очагу и чаду. Трубы в домишке не имелось, дым выпускали через дверь, а с ним уходило тепло. Впрочем, стоило подкинуть в очаг пару ломтей жирного угля, как в хижине становилось жарко.
