Но держался.
– Передай, что в няньках я не нуждаюсь.
Райдо раздражался. От боли? От заботы, которая подчеркивала его немощность? От понимания, что без этой заботы он не выживет? Или просто от знания, что и с нею он не выживет?
– Вижу, сообразил. – Он протянул Кейрену пустой стакан, велев: – Плесни еще. И не жалей.
Бутылки с виски стояли на столике, заслоняя полупустой флакон с опиумом.
– Иногда, – Райдо заметил взгляд, – моих сил не хватает. Я… трус.
– Нет.
– Трус, младшенький, иначе решил бы вопрос раз и навсегда. А я тяну. Знаю, что эта штука не остановится, пока не сожрет меня полностью. Что раз от раза будет только хуже, и терплю. Чего ради? На что надеюсь?
На чудо.
И мама, которая смотрела на Кейрена с такой надеждой, и остальные… отец, появлявшийся в доме редко, и то старательно обходил в разговорах опасные темы. А Райдо умирал. Медленно. Мучительно. Живое железо боролось в нем с творением альвов. Победит ли?
Сомнительно.
И когда Райдо захотел уехать, его не стали задерживать. Правда, мама опять плакала, а он хмурился, ворчал, что давным-давно вырос и хочет пожить самостоятельно. Что если ему пожаловали усадьбу, то надо хотя бы взглянуть на владения. И вообще, он ничего, кроме войны, не видел, а усадьба, говорят, красивая. Там яблони по весне цветут… и матушка, если пожелает, сможет Райдо навещать.
Он и писать обещал.
Сдержал слово. Письма приходили еженедельно, серые конверты, запечатанные сургучом. Внутри – серые же листы бумаги, несколько строк, выведенных аккуратным почерком, правда, буквы крупные, потому как Райдо тяжело управляться с пером, а самописцев он не признает принципиально.
Всегда одно и то же.
Стоит хорошая погода. Чувствую себя отлично.
Скучаю.
Иду на поправку.
Вежливая ложь, в которую мама верит. А Кейрен не смеет разрушать эту веру, да и она сама, невзирая на приглашения – а Райдо в каждом письме зовет ее погостить, – не спешит заглянуть в «Яблоневый дол». На расстоянии верится легче…
– Эй, – Таннис погладила щеку, – я не то спросила, да?
– То.
Кейрен сдавил ее, понимая, что причиняет боль, но неспособный отпустить. Она же не стала вырываться, обвила руками шею, коснулась волос.
– Забавный ты.
– Чем?
– Просто… то улыбаешься, притворяешься, что тебе весело, то вдруг думаешь о чем-то… и со мной вот разговариваешь.
– А не должен?
– Не знаю… такие, как ты…
– Какие?
– Другие, – очень серьезно сказала Таннис. – Те, кто в Верхнем городе живет. Я выбиралась на ту сторону реки. Гуляла просто. Смотрела. Витрины там… платья красивые… я хочу себе такое…
– Я тебе куплю.
– Не надо. Я сама себе куплю.
Самостоятельная.
И теплая, но этого тепла мало для двоих… сколько еще ждать? Долго. А она – человек и слабее, и Кейрен должен найти выход, но он не представляет, что ему делать.
Младшенький.
Бестолковый и вечно влипающий в неприятности.
– Так вот, меня если и замечали, то смотрели так… как будто я грязная. Или вшивая… или вообще права не имею там ходить.
– Имеешь. – Кейрену хотелось утешить ее.
И не хотелось отпускать.
– Другие думают иначе, но… – она сжала кулаки, – мне плевать. Я все равно выберусь. И стану леди. Веришь?
– Конечно.
Станет. У нее хватит упорства и силы воли стать похожей на леди.
– Ты выберешься. – Он гладил ее по напряженной спине, по плечам, по рукам, слишком сильным для женщины. – И когда все закончится, ты запишешься на курсы.
– Какие?
– Для девушек. Есть специальные, где учат этикету. И домоводству. И изящным искусствам… и многому другому.
Таннис слушала внимательно.
Примут ли ее?
Если заплатить, то примут, но как?
Она ведь сама понимает, насколько чужда миру Верхнего города. Слишком эмоциональная, яркая, прямая и… грубая. Таннис выделяется и манерами, и речью, да и внешность ее сама по себе вызывающа. Отговорить? Нанять учителей? Она не согласится, просто не поймет, насколько оскорбительной может быть вежливость.
Кейрен усмехнулся. Не успев развязаться с настоящим, он уже о будущем думает.
– Ты… ведь не солгал, когда говорил, что поможешь?
– Нет.
– Я тебе верю. – Таннис вздыхает очень-очень тихо. – Знаешь, иногда мне начинает казаться, что я забыла, как выглядит солнце, что я здесь всегда жила. Даже если наверху, то все равно под землей.
– Оно желтое и круглое.
Время.
Разделенное пополам. И горькое.
И услышав далекий пока шорох, Кейрен сжимает ее руку. Таннис понимает без слов. Она замолкает и отстраняется, отпускает его. Видит, кажется, защиту, единственную и вряд ли надежную. У него никогда не получалось воевать.
Младшенький…
Райдо всегда называл его именно так, с оскорбительным, как некогда казалось, снисхождением. Но Кейрен не виноват, что родился слабее братьев. Мама вообще не устает повторять, что ей девочку пророчили. И цвет чешуи этот. И сама она мягкая, тонкая, не способная защитить от клинка ли, клыков ли. Кисточка растреклятая.
Куда девается хвост?
А в самом деле, куда?
Не важно. Главное, что Кейрен не собирается отступать. Насколько его хватит? Двое, трое… сколько получится.
Шелест. Шорох… не тень на стене – в темноте сложно различить хоть что-то. Смрад, который шибает в нос, вытесняя прочие запахи. И рык удается сдержать с трудом.
Не хищники – падальщики.
Трусливые, но если стаей… ничего, как-нибудь… и этот тоже уходит. Снова время. Снова ожидание и жажда, которая мучит, пожалуй, сильней холода. Кажется, язык присох к нёбу, но Кейрен с раздражением заставляет себя отвлечься.
– Ушли. – Он возвращается на место, обнимает женщину, которая с трудом сдерживает всхлип.
– Я их боюсь… никого не боюсь, даже умереть. А их вот… не знаю почему. – Она говорит так, что слова скорее угадываются, чем слышатся. – И не того, что убьют… а просто…
– Мы выберемся.
– Конечно. – Таннис хочется в это верить. – Выберемся… и ты поймаешь Грента… и того, кто делает бомбы… настоящего, а не… а я пойду на курсы и стану леди. Куплю себе платье… как ты думаешь, мне пойдет платье?
– Думаю, в платье ты будешь обворожительна.
