Их тела были совершенно нечувствительны к холоду и сырости. Темнота для них не существовала, потому что они отлично видели в ней. Абсолютная тишина, царившая здесь, не вызывала никакого чувства страха, потому что это был бы страх смерти, а он не боялся смерти, так как не был живым, а она не боялась смерти, потому что в ее теперешнем состоянии смерть представлялась ей слишком маловероятной.
Они шли по берегу реки. Потом увидели лодку, сели в нее, оттолкнулись от берега и поплыли. Фролов сидел на веслах, но держал их на весу. Лодка и так плыла достаточно быстро, никакой необходимости править не было, лодка плыла так, как будто сама знала, куда плыть. В конце концов он положил весла вдоль бортов, руками оперся на лавку.
– Откуда здесь лодка? – спросила она.
– Вот чего не знаю, того не знаю, – ответил Фролов.
– Это река мертвых? – строила догадки Иевлева.
– Нет, – сказал он, – обычная подземная река, река мертвых намного ниже. Я ведь раньше ничего не помнил. Фельдшер меня спросил, как там, я стал вспоминать. Живым не нужно этого знать.
– Почему? – удивилась Иевлева.
– Живой иначе это видит, – объяснял Фролов. – Ему не нужно знать. Потому, что он понять все равно не сможет, но его это будет мучать.
– Тогда почему ты хочешь показать это мне? – спросила Иевлева.
– Ты можешь понять больше, чем обычный живой. Ты уже не обычный живой, – заверил ее Фролов.
– Живая, – поправила Иевлева.
– Ну да, – сказал он, – живая. И есть еще одна причина, – добавил Фролов.
– Что же это за причина? – спросила она.
– Я не буду спать у тебя в комнате на жердочке, – сказал Фролов. – Я не могу быть больше среди живых. Среди живых я быстро превращусь в дикого зверя. Я буду убивать людей. И чем больше я буду убивать, тем больше мне нужно будет. Это нельзя остановить. Я держался, сколько мог. Представь, как человек висит над обрывом и чувствует, что у него руки немеют. Я не могу больше висеть над обрывом. Я должен уйти.
– Я с самого начала знала, что именно так все и будет, – вздохнула Иевлева. – Хоть по тебе ничего видно не было.
– Когда я вернулся, я сначала был какой-то не в себе, – признавался Фролов. – Как в тумане. Плохо понимал, где я, что делаю. И у меня был голод, как у волка. С голодом нельзя бороться. Его можно победить, но через минуту он возвращается, становится еще сильнее, чем был… Но потом я встретился с тобой. Сначала не знал, что это меня изменит. Думал, буду просто приходить и потом, когда ты засыпаешь, буду пить твою кровь. Но ты стала меняться, и я стал меняться. Ко мне вернулась способность живого человека понимать, что делаешь.
Фролов замолчал, Иевлева слышала тихий плеск воды, рассекаемой носом лодки.
– Сначала люди были для меня просто как мешки с едой, – продолжал Фролов. – Потом снова стали людьми, я стал осторожнее. Научился не набрасываться, понял, как не оставлять следов. Я пытался говорить с ними. Приходил к директору, говорил с подполковником-танкистом. Но я всегда понимал, что это все только на время. Что все равно надо будет уйти, иначе случится со мной что-то жуткое. Такое, что только представишь, и дурно делается.
Иевлева вдруг поймала себя на мысли, что ей трудно поверить в то, что он говорит: до такой степени он был не похож на мертвеца, вампира, а выглядел как совсем обычный человек.
– Ты добрая, и это мне передавалось, – объяснял Фролов. – Ты мне это внушала, мертвые очень поддаются внушению. А вчера я почувствовал злобу тех двоих. И если бы не ты, я б их убил. И уже бы потом пошло… Никто бы не мог меня остановить.
Он посмотрел на нее, ничего не изменилось в его лице. На нем не появилось никаких гримас, но вдруг она поняла, что да, он мертвый, он вампир и все, что он говорит, чистая правда. Не в том дело, что раньше она этого не знала, а в том, что да, именно так вампиры выглядят.
– Но я теперь все понимаю, я бы понимал, что я делаю, – признался Фролов. – И все равно бы это делал. Понимал бы, что нельзя, и все равно бы делал. В конце концов я бы убил и тебя. Я знаю, у тебя хватит сил не пойти за мной. Туда, куда я пойду, тебе не надо ходить. Но я не хотел просто пропасть – и все. Я хотел, чтоб мы попрощались.
Лодка поплыла медленнее. А потолок ушел так высоко, что перестал чувствоваться. В этом месте воды подземной реки вплывали в озеро, такое большое, что берегов его не было видно.
– Значит, я провожаю тебя? – спросила она.
– Да, ты провожаешь меня, ты вернешься наверх.
– Одна?
– Это нетрудно, я покажу дорогу, – ответил он. – Ты изменишься, – продолжал он, – люди меняются. Но ты уже никогда не будешь такой, как раньше. Ты не разучишься видеть в темноте.
Она слушала его и понимала, что возразить тут нечего. Что это и есть судьба.
– А ты будешь вспоминать обо мне? – спросила Иевлева.
– Не знаю, – сказал он. – Если я буду вообще что-то вспоминать.
Ей не хотелось расставаться с ним, но неизбежное расставание не вызывало у нее отчаяния, тоски, боли, как это бывает при расставании у обычной земной женщины.
– Далеко еще? – спросила она.
– Да, довольно далеко, – ответил он.
– Это хорошо, – сказала она. – А скажи, на той реке действительно есть перевозчик?
– Там много перевозчиков, – объяснил Фролов.
– А у кого-нибудь из них есть трехголовая собака?
– Трехголовая собака! Скажешь тоже! – засмеялся Фролов.
Лодка выскользнула из пещеры, по дну которой текла река. Теперь они плыли по воде, поверхность которой была совершенно гладкой. Никаких звуков, всплесков, журчаний… Даже лодка шла по воде совершенно беззвучно. Непонятно было, движется она или стоит на месте. Но оказалось, что все-таки движется, хоть и довольно медленно. Показался берег, и лодка ткнулась в него несильно, почти неощутимо. Они вышли на камни, лодка осталась у берега. Не было ни ветра, ни течения, ни волн, чтобы она отплыла. В темноте вода казалась черной, как чернила.
– Смотри, – сказала она, – такая большая вода, ровная, как стекло.
Она взяла камень, размахнулась и бросила в воду. Раздался всплеск, и по воде пошли круги.
– Когда последний раз по этой воде шли круги? – спросила она. – Сто лет назад? Миллион лет назад?.. Мы спешим?
– Нет, – ответил он. – Нам спешить некуда.
– Тогда давай посидим здесь на камне, – предложила Иевлева.
Они сели рядом.
– Знаешь, – сказала она, – пока твое тело чувствует, пока живет той жизнью, которая ему доступна, еще раз, последний раз… Мне совсем не страшно. Я знаю, что тебе нужно. Возьми, я сама тебе предлагаю.
По его лицу прошла судорога. Он встал перед ней на колени, взял ее руку и приложил ко рту. Она не отнимала свою руку, а другой гладила его волосы.
