Лайтлин изогнула губы в ледяной улыбке, и тут все щелкнуло, как детали в замке, и стало на место, и замысел богов в отношении Колючки Бату стал очевиден.
– Мой Избранный Щит – не муж.
Настало время обнажить меч. Колючка сорвала и отбросила плащ. В гробовом молчании воины Гетланда расступились, и она тронула своего коня и поехала между ними, не сводя глаз с короля Ванстерланда.
И когда он увидел ее, лоб его прорезала глубокая складка.
– Гром-гиль-Горм, – тихо сказала она, поравняв коня с Ярви и королевой. – Крушитель Мечей.
Конь матери Исриун шарахнулся в сторону.
– Творитель Сирот.
И Колючка придержала лошадь рядом с ним, и на его хмурое лицо пал отсвет яростного алого света ее эльфийского браслета. А она нагнулась к нему и прошептала:
– Тебе конец.
Храбрость
Потом они некоторое время лежали, не шевелясь. Ее волосы щекотали лицо, ребра упирались в его ребра с каждым жарким вдохом. Она поцеловала его открытый рот, потерлась носом о щеку, а он лежал и не шевелился. Она соскользнула с него, вытянулась рядом с довольным ворчанием, и он лежал и не шевелился. И он прижалась к нему, положила голову на плечо, и дыхание ее замедлялось, замедлялось, замедлялось, а он лежал и не шевелился.
Наверное, он должен был держать ее крепко, как скряга держится за свое золото, досуха выжать каждый миг, пока они еще вместе.
Но Бранд… не мог. Ему было муторно и погано на душе. А еще он боялся. И ее потная кожа липла к его, и жар ее тела душил, и он вывернулся из ее объятий и встал, запутался в темноте головой в пологе, с проклятиями захлопал ладонью и отбросил его. Полог захлопал и обвис, покачиваясь.
– Ты решил наказать мой шатер за недостойное поведение? – донесся до него ее голос.
Ее скрывала темнота. Только на плече отражался полумесяц света – видно, она приподнялась на локте. Глаза блестят. И золото в волосах.
– Значит, ты с ним сразишься?
– Ну да.
– С Гром-гиль-Гормом.
– Разве что он устрашится и не явится.
– С Крушителем Мечей. Творителем Сирот.
Имена тяжко падали в глухую темноту. Имена, от которых у самых великих воинов поджилки тряслись. Имена, которыми матери пугали непослушных детей.
– Сколько раз он выходил на поединки?
– Говорят, раз двадцать.
– А ты?
– Ты знаешь, сколько, Бранд.
– Знаю. Нисколько.
– Ну, примерно.
– Сколько людей он убил?
– Кладбища полны ими.
Теперь ее голос звучал сурово, и на одеяло падал злой красный отблеск браслета.
– Больше, чем кто-либо на море Осколков.
– Сколько наверший мечей у него болтается на цепи? Сотня? Две сотни?
– И среди них то, что принадлежало моему отцу.
– Хочешь пойти по его стопам?
Браслет вспыхнул сильнее, осветил сердитые складки у губ.
– Ну, раз ты спросил, отвечу. Я собираюсь убить этого здоровенного ублюдка и бросить его труп воронам.
Повисло молчание, снаружи кто-то прошел с факелом, рыжий свет осветил Колючкину щеку, на щеке проступил шрам в форме звездочки. Бранд опустился на колени, лицом к лицу с ней:
– Мы можем уехать.
– Нет. Не можем.
– Отец Ярви. Это он подбил тебя на это. Это все обман, мошенничество чистой воды. Как с этим отравителем в Ялетофте. Это его хитрый план…
– А хоть бы и так? Я не ребенок, Бранд, я все понимаю. Я дала клятву отцу Ярви. И королеве. И я прекрасно понимала, что к чему. Я знала, что должна буду выйти на поединок. Я знала, что могу умереть, защищая ее.
– Если поедем верхами, к утру будем уже в десяти милях отсюда.
Она сердито отпинала одеяло и опрокинулась на спину, закрыв руками лицо.
– Мы не сбежим, Бранд. Ни ты, ни я. Я сказала Горму, что ему пришел конец. Все очень расстроятся, если я не явлюсь, как ты считаешь?
– Мы можем поехать на юг, в Тровенланд. Наняться на корабль, поплыть вниз по Священной. В Первогород. Виалина приютит нас. Ради всех богов, Колючка, он же Крушитель Мечей…
– Бранд, хватит! – рявкнула она, да так неожиданно, что он отшатнулся. – Думаешь, я всего этого не знаю? Думаешь, у меня в голове все это не крутится, как чертов осиный рой? Думаешь, я не знаю, что по всему лагерю люди сидят, задают себе те же самые вопросы – и получают те же самые ответы?
И она наклонилась вперед, блеснув глазами:
– Я скажу, что ты можешь для меня сделать, Бранд. Ты можешь стать единственным человеком в лагере, который думает, что я выиграю. Или просто притвориться, что так думает. Это не твой выбор, а мой. Я его сделала. А ты выбирай – хочешь ты стать со мной плечом к плечу или нет.
Он стоял на коленях и моргал, словно ему только что залепили пощечину. Затем он сделал длинный вздох, и выдохнул.
– Я всегда буду рядом. Буду стоять плечом к плечу с тобой. Всегда.
– Я знаю. Просто это я должна сегодня бояться.
– Прости.
И он протянул руку и дотронулся в темноте до ее лица, и она прижалась щекой к его ладони.
– Просто… Мы так долго к этому шли. Я не хочу тебя терять.
– А я не хочу теряться. Но ты же знаешь – именно для этого я и рождена.
– Если кто и победит его, так это ты.
Еще б поверить в это…
– Я знаю. Но у меня не слишком много времени.
И она взяла его за запястье и потянула в постель.
– И я не хочу потратить его на разговоры.
* * *
Бранд сидел с Колючкиным мечом на коленях и полировал его.
Он отполировал его до зеркального блеска, от рукояти до блестящего кончика. Звезды погасли, и небо посветлело, и Матерь Солнце поднялась из-за Амонова Зуба. Сталь сверкает. Клинок наточен. Но он водил и водил по нему тряпицей, бормоча молитвы Матери Войне. Точнее, он бормотал одно и то же, одно и то же:
– …пусть она не умрет, пусть она не умрет, пусть она не умрет…
Чего не имеешь, то и хочешь. А когда получаешь, вдруг наваливаются сомнения. И тогда ты понимаешь, что можешь это потерять – о, тогда оказывается, что тебе это так нужно, так нужно…
Отец Ярви бормотал свои собственные молитвы, приглядывая за стоявшим на огне горшком. Время от времени он бросал туда высушенные листики то из одного мешочка, то из другого. Варево пахло немытыми ногами.
– Хватит уже полировать-то, – сказал он.
– Я не могу быть рядом с ней.
