– Ну, как – отчего? Что ты спрашиваешь?
– Не знаешь? А отчего зуёк кланяется, а плиска хвостиком кивает? Это они здороваются?
– Какие пустяки! Разве птицы здороваются?
– А вон ещё птицы. Белые, белые! Большие.
– Ну, чайки.
– Да, да… Они рыбку из воды клюют. А зачем они белые?
– Какие глупые вопросы! Я сказал тебе: мне не мешай. А ты всё время со мной разговариваешь. Ступай отсюда. Займись своими игрушками. Ступай, ступай, нечего!
Дочь надула губки, всхлипнула. Но ослушаться не посмела – ушла.
Отец вдруг положил перо. Посмотрел в окно и крепко задумался. А вечером, когда дочь пришла поцеловать его на ночь, он сказал ей:
– Ты прости меня, пожалуйста, что я утром назвал твои вопросы глупыми. Они совсем не глупые. Я подумал – и теперь могу тебе рассказать три сказки.
– Расскажи, расскажи! – обрадовалась дочь. И она ловко вскарабкалась к нему на колени.
Отчего у сороки такой хвост
– Первая сказка, – сказал отец. – Жила-была птица. Спросишь, какая? Да никакая. Просто птица, и всё тут. У неё имени не было, одно названье – птица. И жила она знаешь где? У человека в голове. Один раз человек открыл рот, хотел зевнуть. Она – порх! – и вылетела.
Смотрит, – день весенний, весёлый. Небо голубое-голубое, на нём солнце, белые облака. Простору сколько!
Внизу стоит лес – кудрявый, густой, тенистый! Уютный такой. А ниже леса – река. Вода бежит, блещет, по берегам кусточки зелёные, песок золотой горит.
«Ах! – думает птичка. – Красота какая! Весело как!»
Весело-то весело, а кушать надо.
Видит: мухи, комары кругом летают.
Замахала крылышками, погналась за ними. А крылышки у неё ни длинны, ни коротки, ни круглы, ни остры – средненькие.
Машет крылышками – за мухами, комарами гоняется, а поймать не может.
Вдруг мчится стриж. Вперёд пронёсся, круг дал, да назад, да вниз, да вверх, вправо, влево – да всех мух, комаров и переловил.
– Вот, – говорит, – как летать надо, чтобы мух, комаров ловить. Вот какие крылья для этого надо, видела?
Посмотрела птица, – у него крылья длинные-длинные. Сложит их, – под ними и хвоста не видно. Узкие крылья, острые, как кривые ножницы, если их растопырить.
«Ну, так и в лес полечу, – думает птица. – Там себе что-нибудь промыслю».
Прилетела в лес, а там – чаща. Крылья за ветки задевают, хвост поворачивать не успевает.
А хвост у неё ни длинен, ни короток, ни широк, ни узенький – средненький.
Выскочила из чащи сорока, хохочет:
– Да разве с таким хвостом в лесу летать? Тут во какой хвост надо, видела?
И подняла свой хвост. А хвост у сороки длиннее самой сороки.
– Крылышки тебе поменьше бы надо, покруглей, а хвоста прибавить, чтобы верть – и повернула, верть – и в другую сторону. В чаще-то всё так.
Дёрнула хвостом – и нет её.
«Ну, – думает птица, – значит, на реку мне лететь надо. Там промыслю».
И полетела.
Тут первой сказке конец, а тебе ответ, – отчего у сороки такой хвост.
Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает
– Вторая сказка, – говорит отец. – Прилетела птица на реку. Села на обрыв и видит: по песку, у самой волны, бегает зуёк. Побежит-побежит и станет. А станет, – сейчас кланяться начнёт. И кланяется, и кланяется.
А на камушке в воде сидит тоненькая плиска. И всё хвостиком кивает, всё кивает хвостиком.
Птица думает:
«Кому это они кланяются? Уж не мне ли?»
Вдруг – жжип! – со свистом пронёсся над ней чеглок-соколок. И пропал.
Зуёк и плиска кричат птице:
– Счастье твоё, что ты смирнёхонько сидела. А то увидел бы тебя чеглок-соколок и унёс в когтях. Пискнуть бы не успела.
Птица удивилась:
– А почему бы он меня увидел, если б я двигалась?
– Да потому, что ты на земле сидишь, кругом тебя одни камни, тихо всё, не шевелится. А кто шевельнётся, того сразу заметно.
– Так чего же вы-то кланяетесь, вы чего киваете?
– А мы у волны живём. Волна колышется, и мы колышемся. Нам так надо. Станем смирно, а кругом всё движется, всё качается, – сразу нас заметно.
– Тут второй сказке конец, а тебе ответ, – кому зуёк кланяется, а плиска хвостиком кивает. И третья сказка…
Почему чайки белые
Птица думает:
«В воздухе мне не прожить, в лесу не прожить и на реке, выходит, тоже не прожить: я прятаться не умею. Кто бы меня защитил?»
И видит – летит-плывёт над рекой белая чайка.
Вдруг чайка крылья сложила и пала в воду. Пала в воду, крыльями над спиной взмахнула и опять на воздух поднялась.
А во рту у неё – рыбка.
Тут ещё и ещё со всех сторон налетели белые чайки. Стали над рекой кружиться, падать, подниматься – из воды рыбок таскать.
«Вот славно, – думает птица. – Пристану к чайкам. И сыта буду и цела буду: чайки большие, чайки сильные, они меня от чеглока-соколка защитят».
Полетела к белым чайкам:
– Примите меня в артель!
Посмотрели на неё белые чайки и говорят:
– Не годишься ты в нашу артель. Как ты своим носом рыбку будешь ловить? У нас, видишь, носы крепкие, острые. А твой нос ни крепок, ни мягок, ни тупой, ни остренький – средненький.
– Ничего, как-нибудь, – говорит птица.
– И серенькая ты, – говорят белые чайки. – Даже и не поймёшь, какого цвета. А мы, видишь, белые.
– А почему вы белые? – спрашивает птица.
– Нам другими быть нельзя, – отвечают белые чайки. – Первое дело – рыбки из воды нас видеть не должны, а то разве их поймаешь! Рыбки снизу смотрят – над ними потолок белый. Водяной потолок. А над ним – небо, на нём облака белые. Нас, белых, над белым, под белым, рыбкам не видно.
Второе дело – мы дружной артелью рыбку ловим. Разлетимся в разные стороны, и каждая высматривает рыбку. Рыбка стадами ходит.
Вот мы и глядим друг за дружкой издали, из глаз не выпускаем.
Вот сложила подружка крылья – пала на воду. Ага, – значит, рыбка там!
И все мы к счастливой подружке спешим, все рядом ловить принимаемся.
Издали мы друг на дружку сбоку смотрим. И нам друг дружку хорошо видать: ведь белые мы, заметные на воде и над берегом.
А тебя, серенькую, нам не усмотреть: ты над берегом полетишь – не видно, мимо леса – не видно и под небом – не видно. Уж на что у чеглока-соколка глаза вострые, – и тот тебя не приметил. А кого не видно, для нас того и нет.
