Император ответил, что в Ставке его ждет начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев и желает обсудить какие-то вопросы. Что касается положения в столице, то министр внутренних дел Протопопов уверил его, что нет оснований ожидать чего-нибудь особенного.
Дворцовый комендант по телефону уточнил у Протопопова:
– Александр Дмитриевич, государь решил в среду ехать в Ставку. Как ваше мнение? Все ли спокойны и не является ли этот отъезд несвоевременным?
Министр внутренних дел России, по обыкновению изъяснявшийся на английском языке, стал объяснять, что Воейков напрасно волнуется, так как всё вполне благополучно.
В два часа дня 22 февраля императорский поезд отбыл из Царского Села в Ставку. Александр Исаевич Солженицын, много писавший о Февральской революции, считал отъезд императора в Ставку роковой ошибкой: «В те часы, когда начинали бить хлебные лавки на Петербургской стороне, царь уехал из-под твердого крыла царицы – беззащитным перед самым ответственным решением своей и российской жизни».
Почему он все-таки уехал? Во-первых, действительно шла подготовка к наступлению, и Верховный главнокомандующий должен был утвердить его план. Во-вторых, возможно, несколько устал от семейных дел.
Пройдет всего несколько дней, и поезд Николая II будет метаться по стране. Но ему уже не будет места. Нигде. Этот маршрут меньше чем через полтора года закончится расстрелом царской семьи…
На следующий день после отъезда императора, 23 февраля 1917 года, в столице начались забастовки, выстроились длинные очереди за хлебом. Городская дума обсуждала вопрос о введении хлебных карточек. Хлеб в стране был, проблема состояла в подвозе. Николай не видел большой проблемы. А тут еще дети заразились корью.
«Мой ангел, любовь моя! – писала императрица Николаю. – Ну вот – у Ольги и Алексея корь. У Ольги все лицо покрыто сыпью и глаза болят. Алексей лежит в темноте. Только что получили твою телеграмму, что прибыл благополучно, – слава Богу. Представляю себе твое ужасное одиночество. Ах, любовь моя, как печально без тебя – как одиноко, как я жажду твоей любви, твоих поцелуев, бесценное сокровище мое, думаю о тебе без конца!»
Читать дневник императора – все равно что смотреть фильм о гибели «Титаника». Люди разговаривают, веселятся, но все они обречены. Николая одолевают семейные заботы.
«Перед завтраком принесли мне от имени бельгийского короля военный крест. Погода была неприятная – метель. Погулял недолго в садике. Читал и писал. Вчера Ольга и Алексей заболели корью, а сегодня Татьяна последовала их примеру».
Удивительно, что для императора не полиция, не охранное отделение и не Министерство внутренних дел – главный источник информации о положении дел в столице, а его жена. Императрица сообщала мужу: «На Васильевском острове и на Невском были беспорядки, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разбили Филиппова, и против них вызвали казаков. Все это я узнала неофициально».
Но занятая лечением детей, императрица плохо представляла себе, что именно происходит рядом, в столице. Кто же мог поверить, что начинается революция.
«Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, – просто для того, чтобы создать возбуждение, и рабочие, которые мешают другим работать. Было бы очень холодно, они, вероятно, остались бы дома. Но все это пройдет и успокоится, если только Дума будет вести себя прилично – печатают речи, хуже некуда».
Вечером 25 февраля раздраженный император телеграфировал командующему столичным военным округом генерал-лейтенанту Сергею Семеновичу Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией».
Генерал Хабалов рад был бы исполнить приказ императора, но не знал, как это сделать. Стрелять в толпу, требующую хлеба? Получив прямой приказ императора, был готов отдать приказ, но тут уже войска внезапно стали выходить из подчинения. В воскресенье рота запасного батальона Павловского полка повернула оружие против своих и открыла огонь по войскам, присланным подавить мятежников.
Император не понимал серьезности положения, подчиненные не хотели огорчать его дурными известиями.
«В 10 часов пошел к обедне, – записал в дневнике Николай II. – Доклад кончился вовремя. Завтракало много народа и все наличные иностранцы. Написал Аликс и поехал по Бобруйскому шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал и принял сенатора Трегубова до обеда. Вечером поиграл в домино».
Тревожные телеграммы в Ставку слал председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко: «В столице анархия. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно».
Михаил Владимирович Родзянко, дворянин и крупный землевладелец, называл себя «самым большим и толстым человеком в России». По своим политическим взглядам он вовсе не был радикалом. Но, судя по всему, уверился, что император – лишнее звено. Только мешает. Война затянулась. Жизнь стала менее комфортной. Правящий класс, или, как бы сейчас сказали, истеблишмент, негодовал. Всю вину за свое некомфортное положение возлагал на императора.
Телеграммы председателя Думы – не столько информация, сколько инструмент психологического давления. Родзянко через голову главкома обратился непосредственно к командующему Северным фронтом генералу Николаю Владимировичу Рузскому: «Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно беспомощна восстановить нарушенный порядок. России грозит уничтожение и позор, ибо война при таких условиях не может быть победоносно окончена. Считаю единственным и необходимым выходом из создавшегося положения безотлагательное призвание лица, которому может верить вся страна и которому будет поручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения».
Кого же, интересно, Родзянко имел в виду? Похоже, себя самого. Пребывал в уверенности, что лучше сможет управлять огромной воюющей страной.
А что же генерал Рузский? Участие в политической борьбе не входило в его должностные обязанности. Но он переслал телеграмму императору. Причем еще до того, как поинтересовались его мнением, обозначил свою позицию – он против применения силы: «Дерзаю всеподданнейше доложить вашему величеству о крайней необходимости принять срочные меры, которые могли бы успокоить население, влить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и в свое будущее… Позволяю себе думать, что при существующих условиях репрессивные меры могут скорее обострить положение, чем дать необходимое, длительное удовлетворение».
Удивительное единство Родзянко и Рузского! Оба давили на императора. Оба подталкивали к определенному решению: отдай власть! Похоже на зарождающийся заговор.
Ранним утром 27 февраля 1917 года председатель Государственной думы телеграфировал императору: «Положение ухудшается, надо принять немедленные меры, ибо завтра уже будет поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии».
