– А ещё, – продолжал Воробыш, – господин державец мне сказал, что скалку добрый повар непременно по руке подбирает, как справный воин оружие. Одному рогатина, другому секира…
– Третьему кистень, чтобы под мостом с ним сидеть, – засмеялся Сквара. Подумал, спросил с любопытством: – И какая тебе пришлась?
Лыкаш стыдливо показал что-то вроде толстого веретена. Сквара взял, погладил в руках, любуясь работой, потом притворился, будто хочет закинуть далеко в снег. Воробыш с воплем и смехом ухватил его за ноги, они покатились друг через дружку.
В стороне послышался тяжёлый глухой треск, словно их возня что-то нарушила, потревожила. Мальчишки разом вскочили. На краю леса начало валиться дерево. Еловый ствол с обломанными ветвями рухнул врастяжку, оставив стоять в воздухе длинное облачко невесомой куржи. В сгущавшихся сумерках оно было белой тенью, ещё хранившей сходство с поверженной елью. Не спеша опадать, облачко медленно плыло в сторону, словно прочь уходила душа…
– Дрозда жалко, – вздохнул Лыкаш.
Книжницу в Чёрной Пятери иногда шутки ради называли собачником. За то, что в неё тоже воспрещено было входить с огнём. Дозволялся только особый светильник со стёклами в медных сеточках и с хитрой маслёнкой, якобы не проливавшейся ни от какого падения.
Другое и не менее строгое правило требовало непременно закрывать книги, уходя для еды: иначе «зажуёшь» память. Это правило ученики выстрадали, почему и блюлось оно неукоснительно. Наставники спрашивали строго, а лишний раз ни в холодницу, ни в смрадную портомойню не хотел ни один.
Ознобиша, с некоторых пор прекративший считать книжницу хранилищем старой растопки, передвинул стремянку, влез на последнюю грядку, вытянулся стрункой, досадуя на свой рост. Ну почему книги, которые были ему нужны, непременно оказывались под самым потолком?..
Он сидел в книжнице совсем один, если не считать чёрной девки Надейки. Из-под потолка, где устроился Ознобиша, был хорошо виден рисованный образ Матери Премудрости на стене против двери. Справедливая Владычица осеняла детей грамоткой, самой простенькой, о нескольких буквах: великие познания начинаются с малого. Перед этим-то образом стояла Надейка. Она часто приходила сюда и не торопилась прочь. Не иначе Справедливая напоминала ей умершую мать…
Ознобиша всё-таки дотянулся, вытащил пухлый том в прозрачной кисейке пыли. Из-за неё торжественная андархская вязь на корешке казалась невнятной.
– Твой дружок дикомыт в покаянной живмя живёт, а ты, смотрю, здесь поселился, – сказал снизу Лихарь. – Дела какого пытаешь или от дела лытаешь?
Ознобиша с перепугу чуть не кувырнулся на пол. Стремянка поехала в сторону, он тем только и удержал её, что кое-как схватился за полку.
– Сквару… опять? – только и сумел он выговорить.
Голос, уже вроде переломавшийся, снова стал детским. Ознобиша отметил это каким-то краем сознания, но даже не почувствовал обиды. Страх забивал всё.
…Жестокие руки на ложе меткого самострела…
– Ещё нет, но до вечера уж чем-нибудь да заслужит, – предрёк Лихарь. У него таял в волосах иней, от толстого кожуха ощутимо веяло морозом. – Ты, младшенький, мне зубы-то не заговаривай. Чем занят?
– Хочу… – снова отвратительно тонко начал Ознобиша. Кашлянул, выдохнул, ответил чуточку пристойней: – Хочу Справедливой Матери послужить…
Лихарь неторопливо подошёл. Ознобиша успел понять, что это конец, но стень взялся за стремянку и одним движением поставил её прямо вместе с мальчишкой. Тот прижимал к себе тяжёлую книгу, словно защититься хотел.
– Полно врать, – сказал Лихарь. – Сам выдумал или дикомыт надоумил?
…Острая головка болта у кровоточащей груди, ещё не оставленной дыханием жизни…
– Я… Мне Ивень… – Поминать имя брата при Лихаре было богопротивно и страшно, но Ознобиша ничего более путного придумать с маху не мог. – Свою жизнь в руки отдал… Он обидел… Правосудную… Я исправить хочу…
Приспешная девчонка хоронилась за полками, на цыпочках отступала к двери.
Лихарь снова хмыкнул, весьма недоверчиво. Отошёл к столу, где в особом гнезде сидел дозволенный светильник. Наугад открыл одну из книг:
– Закон обмена родича. Продолжай.
Надейка выскочила вон – и была такова.
Ознобиша, начавший было спускаться, вновь прирос к перекладине. Память была пуста, словно равнина старого залива после метели. Он опять стоял у зарешёченного оконца, надевал на шею петлю. Угол книги придавил плетежок на запястье. Ознобиша глотнул, очнулся. Снежная пустота обернулась пожухлой страницей.
– «…Чтится с тех пор, когда андархи ещё жили подобно диким племенам, не ведающим правды Владычицы, – начал он, всей силой души горюя о том, что не пошёл на берег со Скварой и Лыкашом. – Если сын рода будет взят в непотребстве и подлежит казни, судья, судящий попряму, зовёт старшего в роду, дабы тот…»
Лихарь бросил книгу на стол. Взял другую.
– «Дабы, – пытаясь унять зубовный стук, твердил Ознобиша, – тот предал на расправу иного домочадца, который…»
– Хватит, – перебил стень. – Царь Гедах Первый!
– Праведный Гедах, первый этого имени, – сообразив наконец, что Лихарь не просто в безделье взялся его уличать, без запинки выпалил Ознобиша. – Родился от праведного Эрелиса, четвёртого этого имени. Он был отцом Аодха Великого, который…
Долгая история Андархайны знала восемнадцать Гедахов. Ознобиша готов был рассказать про каждого, но стень удовлетворился шестью. Нетерпеливо махнул рукой, довольно, мол. Потянулся к следующей книге. Каждодневник хвалений лежал на столе раскрытый. Ознобиша только сегодня за него взялся. Он сразу, без повеления, стал наизусть читать написанное на странице.
Больным и увечным, бездомным и сирым,
Уставшим победные ноги сбивать
По горестным тропам недоброго мира,
Готовит приют Справедливая Мать…
Книга хлопнула так, что Ознобиша съехал грядкой ниже. Лихарь смотрел на него с непонятной злобой, словно прозвучала не хвала Владычице, даже не смешная крамола, что сочинял Сквара, – нечто уже вовсе такое, за что без разговоров режут язык. Ознобиша, было успевший приободриться, мигом взмок. Почему-то стало ещё страшней, чем вначале.
– Закон! – глухо зарычал Лихарь. – С того места, где бросил!
– «Который… который и поднимет должную кару, – ни жив ни мёртв, выдавил Ознобиша. Челюсть прыгала. – К этому закону взывают, если провинный, даже наследях взятый, оказывает себя младшим или единственным сыном… или в роду ещё почему-либо не могут допустить его казни…»
…Смех отца. Строгие наставления матери. Как они спешили на праздник, надеясь разузнать про старшего сына! Запах пряников. Ветер стоял под деревьями, а Лихарь стрелял…
Стень словно что-то выдохнул из себя. Ещё раз ожёг Ознобишу взглядом, молча повернулся и вышел. Ознобишу заколотило так, что из руки едва не выпала книга. Он кое-как сполз со стремянки, сел прямо на пол, стуча зубами и всхлипывая. Лихарь не заметил того, что, по мнению сироты, должно было сразу броситься ему в глаза. Страницы во всех книгах, которые сегодня читал Ознобиша, были по размеру точь-в-точь как листки у Ивеня под ногами. Младший брат постепенно освобождал свою память от корост ужаса. Сумел уже вспомнить, что на снегу валялись стихи…
