Древоделы, ещё не простившие Скваре бездарно изведённый горбыль, мало не прогнали их с Лыкашом прямо с порога. Однако взмокшие мальчишки закатили внутрь толстый – как допёрли! – еловый кряжик и давай сразу требовать косарь да теслички. Глаза у обоих горели. Останавливало только то, что на разрубе дерево блестело морозом.
– Вон тут крыло! – увлечённо показывали они древоделам. – А тут второе! А из суворины головка глядит!..
Задолго до Беды, ещё когда под солнышком вызревали шишки, полные смолистых семян, летняя гроза снесла ёлке вершину. Пошла в рост боковая ветка, кругом засохшего отломыша образовался наплыв… если правильно повернуть – в самом деле похожий на птицу, простёршую крылья.
– Что ладить-то собрались? – спросил старик.
– Чашу, – сказал Сквара. – Ради Дрозда.
– Братину, – сказал Лыкаш. – Большую, на всех.
– Чтобы Дрозд с нами пировал.
– И всякий, кто за стол больше не сядет…
Подручный старика наблюдал за ними с насмешкой:
– А то собирался кто вас сажать за почестный стол!
Лыкаш посмотрел на Сквару, ожидая, чтобы тот высунул язвецо, но Сквара как не услышал. Дикомыт всё смотрел на птицу, сокрытую в дереве.
– Дедушка, – попросил он внезапно, – дай коловёрт!
– На что? – удивился старик. – Тут клюкарзой надобно, сверлом-то куда?
Сквара подхватил обрезок доски:
– Я тростника искал на кугиклы… А дай испытаю, если колена в дереве высверлить, будут ли петь?
– Дудки сверлёные поют же, – сказал молодой.
Дед с сомнением покосился, собрал в кулак бороду:
– Тебе господин источник правда разрешил или врёшь всё?
Сквара заулыбался:
– А ты его спроси, коли не веришь.
– Знаю я тебя, шивергу, – заворчал дед. – Волю дай, вместо дела бубен и гусли верстать примешься…
Лыкаш засмеялся:
– Ещё как примется! И тоже небось навыворот сладит, а не правски, как от людей повелось!
Сквара нетерпеливо схватил коловёрт, стал примериваться к обрубку доски.
– На гусли, – вздохнул молодой, – я бы в Мытной башне доброго дерева поискал. Там, говорят, сокровищница, в которой…
– Цыц! – осадил старик.
В ремесленную, привлечённый громкими голосами, заглянул Хотён. Ничего занятного не увидел, побежал дальше.
Сквара довершил первую сверловину, выколотил деревяшку, стал в неё дуть. Вместо дрожащего перелива наружу полетела труха.
– Лучше до конца пробивай, заткнёшь потом, – весело посоветовал молодой древодел. – Сверлом всё равно сразу не угадаешь, да и лощить будет труднее.
Лыкаш поворачивал кряжик, обдумывая, как лёгкие деревянные крылья однажды вспорхнут на торжественный стол в большом зале Пятери, а кругом сядут нынешние новые ложки. Сквара в его мечтах был источником, на смену Ветру. Сам Лыкаш – державцем, как нынче господин Инберн. А ещё Пороша с Бухаркой, Ознобиша, Хотён… Каждое пёрышко резцом обласкать, да хорошо бы вызолотить по краям… Позолота потом сотрётся от времени, превратится в таинственный и тонкий узор…
Дверь, прикрытая от сквозняков, распахнулась резким толчком. Внутрь шагнул один из старших учеников, Беримёд.
Эти парни обращали внимание на новых ложек в основном тогда, когда нужно было раздавать подзатыльники. Вот и теперь Беримёд вошёл с таким видом, будто собирался всех отправить прямо к Владычице. Он и действовал, словно к врагам в дом вломившись. Мигом выдернул у Сквары деревяшку, бросил её на еловый кряжик… деревянные крылья, так и не выпростанные из-под коры, полетели на стороны, разлучённые ударом разрубистого топора.
Лыкаш опрокинулся с чурбаком, на котором сидел. Сквара внёс Беримёда в стену, и это была уже не потешная возня около ямы. Старший ученик досадливо крякнул, думая отшвырнуть сопляка легко, как привык, но почему-то не вышло. Скрипнул верстак, по каменному полу зазвенели подпилки и долотца, молодой древодел опасливо подхватил с жаровенки ковшик горячего клея. Воробыш поспешно выскочил вон, за дверью налетел на Хотёна, выправился, бросился дальше, увидел за углом медленно шедшего Ознобишу.
– Учитель где? А Лихаря видел?..
Ознобиша молча вытянул руку. Он стоял померкший, волосы прилипли на лбу, но Лыкашу было некогда замечать.
Когда Воробыш догнал стеня и вернулся в ремесленную, старших было там уже трое. Сквара не поспевал от них отбиваться, древоделы горестно прижимались в углу. По хоромине, среди любезного ремесленного порядка, точно смерч разгулялся.
Лыкасик снова исчез, сообразив, что Сквару, пожалуй, ещё и от стеня придётся оборонять.
Лихарь не стал проверять, послушают ли его слова. Оплёл кого в лоб, кого в ухо, кого по сусалам. Опёнок, разбитый в юшку, жался к стене. Он почему-то ещё стоял.
– От лени распухли! – рявкнул стень на своих. – Сколько вас, безделюг, на одного дикомыта потребно?
Беримёд, тоже вытиравший красные сопли, отозвался с хмурой дерзостью:
– Каждого бы учитель так холил…
– Опять всех собрал, – сказал с порога Ветер.
Рядом с ним стоял Инберн и досадливо качал головой, оглядывая разгром. Источник тоже огляделся, спросил:
– Чего не поделили?
Беримёд ткнул пальцем:
– Он гусли и бубен сделать хотел. В драку за них полез!
– Лжа, – обиделся Сквара. – Мы чашу делали!
Лыкаш хотел подтвердить, но язык вдруг примёрз к нёбу. Ветер посмотрел на древоделов. Те разом опустили глаза.
– Вон отсюда, – сказал Ветер ябедникам и подошёл к Скваре. – А ты…
Дикомыт разжал кулаки, шмыгнул носом:
– Учитель, воля твоя… мне в холодницу?
– Владычица, дай терпенья! – вздохнул Ветер. Оглянулся на дверь, где переминался едва ли не весь мальчишеский народец. Спросил вдруг: – Нож у тебя?
Сквара с готовностью завернул рукав, показывая берестяные ножны. Ребятня отозвалась ропотом. Про подарок знали не все.
– А в ход не пустил, – сказал Ветер.
Сквара покраснел, переступил с ноги на ногу, опустил голову:
– Так свои вроде… в едином дыму… в одном хлебе…
– Молодец, – кивнул источник. Махнул новым ложкам, чтобы входили, сел на верстак. – Прибирайтесь давайте, смотреть срам. А чтобы не скучно было, вот что послушайте. Жил-был человек, и заболела однажды у него мать… Стало ей на белом свете невмоготу, а сын всё ходит за ней, дурень, всё муки её беспросветные длит…
На удачу мальчишкам, мыльня, устроенная при одном из тёплых ключей, была совсем рядом. Ребята живо натаскали воды, стали мыть заляпанный пол.
