– Кто?.. – спросил Сквара.
Ознобиша злорадно пояснил:
– Беримёд сказал, это ученики, которых Галуха допрежь нас уморил. Может, за то, что при всех с него чужие волосы норовили стянуть!
Он хотел развеселить друга, но Сквара смеяться так и не стал.
Вилы
Некогда здесь была живая деревня. Стоял большой общинный дом, где собирались красные девки для рукоделья и досветных бесед. Кругом возводили малые избы чьи-то женатые сыновья. Ладили хозяйственные ухожи, без которых дом – не дом, а на ровном месте волдырь: клети для добра и припасов, хлевы, амбары, погреба, пчельни…
Потом пристигла Беда. Деревне у речки, впадавшей в морской залив, не повезло. Море отступило, речка пересохла, залив стал мелководным озером, потом замёрз. Лопнувшая твердь растворилась бездонными пропастями вроде той, куда жители Чёрной Пятери сбрасывали поганое. А вот горячих ключей, чтобы жить кругом них зверю и человеку, земля произвести не расщедрилась. Россыпь небольших зеленцов зародилась верстах в двадцати, там, где раньше плескались солёные хляби. Туда-то люди перетащили сперва избы, потом и почти всё остальное. Вместо большой деревни сделались розные хутора, а так как строились поначалу на сваях, тёплые зеленцы стали звать не острожками, как в других местах, а затонами. Непогодьев затон, Неустроев затон…
На старом месте волей-неволей бросили погреба, потому что из земли их не вынешь. Да и хранить припасы в бочках, спущенных под лёд, оказалось удобней. И ещё покинули общинный дом, поскольку явился Ветер и попросил оставить его. Теперь источник время от времени приводил сюда младших учеников, которым начинал доверять. Прежние насельники не смели без нужды показываться на собственном городище. Оно принадлежало мораничам, и те, посмеиваясь над робкими хуторянами, дали своему владению новое имя: лесной притон.
Мелкая шушель живо натаскала дров, взялась отогревать промороженный дом. Ребята постарше осматривались вокруг, со знанием дела прикидывали, где расставить дозорных. Ветер потом, конечно, истолкует ошибки, заставив удивляться, как они столько всего не заметили и не учли, но когда-нибудь они действительно начнут всё решать сами, без подсказок учителя. Мальчишки словно заглядывали в будущее, когда следующий сбор новых ложек станет смотреть на них точно так же, как они сами нынче – на межеумков и старших. Великий почёт, который не живёт без хлопот!
Бухарка обнаружил пещерку в снегу, оказавшуюся входом под старый, но ещё прочный навес. Парень торопливо раскидал снег. В глубине виднелась низкая дверь, какие обычно устраивают в погребницах. Решив проверить, не найдётся ли внутри чего занятного, а если повезёт, то и съедомого, Бухарка кликнул Хотёна. Вдвоём у них как раз достало сил отвалить тяжёлую крышку.
– Скварка!.. – весело закричали они почти сразу. – Скварка, иди сюда!
Опёнок подошёл, но, понятно, не один. Сбежалась вся шайка, любопытная, вечно голодная.
Погреб был выстроен прежними хозяевами на совесть. Венцы брёвен уходили на порядочную глубину. Настоящий поруб, сухой и просторный. В былые времена здесь всё лето небось держался ледок. Теперь подземелье, кажется, улавливало далёкое тепло недр: иней внутри виднелся только под крышкой.
– Ну, погреб. Порожний, – принюхался Сквара. – И что?
– Ну ты башка осетровая!.. – хохоча, заорал Пороша. – Это ж холодница! Нарочно для тебя приготовлена!
Между прочим, лестницы в порубе не было. Только висела на стене погребницы верёвочная связь с деревянными грядками. Можно при нужде слезть на чистое песчаное дно, можно вылезти. Или, наоборот, спустить кого и оставить горевать в темноте.
Сквара заглянул вниз. Пожал плечами.
– За осетровой башкой, – сказал он, – я бы туда хоть сейчас. Даже без хлеба.
Мальчишки загалдели, обсуждая самое вкусное: кто за какое яство готов был бы в этой ямине высидеть ночь. Один вспомнил пирог с зайчатиной, другой – прощальный кисель, поставленный матерью из последней горсти овса, третий – лакомую кусню: крошёную лепёшку, залитую на сковороде утиными яйцами…
Из-за спины Сквары осторожно высунулся Ознобиша. Заглянул в непроглядную дыру и сразу отпрянул, ничего не сказав. В это подземелье он полез бы, только от верной смерти спасаясь. А так – ни за какие калачи. Может, там вправду когда-то хранили редьку, капусту и кадушки с квашеной репой, но теперь снизу отчётливо тянуло могилой. И как другие не чувствовали?..
Острожок у рыжего Недобоя был невеликий, но крепкий. Надёжный кипун грел его и поил, наполнял рыбные и птичьи пруды, холил оттепельные поляны, где паслись козы да оботуры. Семья у Недобоя тоже была правильная. Родители, жёнка, два сына, оба волосом точь-в-точь отец. Не всякий после Беды мог похвастать двумя выжившими сыновьями. Старшего, Лиску, Недобой в прошлую осень женил. Сперва хотел взять за него приспешную девку из крепости, Надейку. Позже передумал, но невесту всё равно сговорил правильную: тихую, работящую. Скоро появятся внуки, тоже наверняка рыжие. Всё как у людей!
Младшему сыну Недобоя было четырнадцать лет. Детское назвище он давно перерос, а взрослое заслужит хорошо если через годик-другой. Покамест парня звали Лутошкой: кости есть, значит, мясо как-нибудь нарастёт.
Вблизи Недобоева острожка тянулась дорога, по которой ездили туда и обратно мораничи, населившие Чёрную Пятерь. Этой дорогой на Лутошкиной памяти дважды проходили поезда котляров, собиравших долю крови Левобережья. То есть первый поезд ему запомнился смутно. Сам тогда ещё толком от титьки не оторвался. Тот день породил лишь неясную тревогу да ощущение мурашек по коже. Не то страх, не то зависть. Возле своего гнезда мораничи новых ложек не брали, к облегчению и одновременно большой досаде Лутошки.
Второй поезд он выбежал встречать загодя и видел всё. Напуганных подростков и гордых котляров, уже не помнивших, как несколько лет назад сами здесь же топтались. Видел страшную казнь отступника и после этого три ночи не спал. Стоило закрыть глаза – мерещился самострел в руках трясущегося мальчонки. Потом жуть как-то заволоклась, отсягнула, зато с новой силой приступила досада. У самого Лутошки жизнь впереди намечалась что ни есть правильная. Скоро Лиска наживёт деток, вздумает отделиться, как положено старшему. Сам выстроит избу, сам будет в ней жить. А Лутошке, меньшому, не доведётся даже место облюбовывать для нового дома. Ему – сидеть на корню, ему – гоить родительский двор. В котором батюшка с матушкой ещё много лет ни единого гвоздя без великого спросу вбить не дадут…
Так жили деды. Так, по старинам, надлежало блюсти себя и внукам с правнуками.
Лутошка орудовал вилами, сбрасывая в зелёный пруд загаженный мох из собачника.
Почему верная жизнь в отчем доме была вроде каши из водорослей, которую скупая хозяйка даже солью не сдобрит? А неверная, как у мораничей, забывших семью и хозяйство, глядела праздничным столом, накрытым для пира?.. У кого совета спросить? У отца?
