«Вот вам! Всем мораничам, какие ни есть…»
До скального носа ещё оставалось несколько перестрелов. Довольно сроку подумать.
Когда кабальной всё же выбрался на утёсы, серебряная овидь закачалась у него перед глазами, а давно опустевшее нутро вновь свела судорога. Вот оно, время решать. Одолев последнюю кручу, парень остановился. Посмотрел на север. Снова на запад. Сделал шажок…
– Не надо бы, – прошуршала позёмка.
У Лутошки чуть сердце не выскочило из горла. Он мигом обернулся, наставляя жало копья.
На скале, возле которой стоял дикомыт, столько раз обтаивал и снова намерзал снег, что камень глядел сквозь потёки и косые пласты черепа, как согбенный урод, прячущий лицо в свалявшихся космах. Лутошка с перепугу не придумал ничего умней, чем спросить:
– Ты-то что здесь позабыл?..
– Мимо шёл, – сказал Сквара. Хмуро повторил: – Не надо туда.
На смену страху явились злость и обида.
– Тебя не спросил!..
Дикомыт пожал плечами. Оружия при нём видно не было.
Лутошка нетерпеливо спросил:
– А впереймы послали кого, скажешь?
Сквара кивнул:
– Так меня.
– Да ну, – не поверил было Лутошка. Потом оставил улыбаться, крепче перехватил копьё. – Уйди, испорю!..
«Если голову принесёшь…»
Дикомыт не двинулся.
– С Лихарем, – сказал он, – ты попробовал.
– Ты-то не Лихарь!
– Не Лихарь. Штаны не спущу и зад не подставлю.
В другое время Лутошка бы засмеялся. Камни отозвались эхом:
– Уйди!..
Сквара махнул рукой, в точности как Ветер на него самого:
– Дурень ты… В лес давай.
– Почему ещё?
Сквара не стал поминать ему о неминучем разорении острожка. Там Лутошкой, как ни крути, поступились. Не диво, что и он о семье радеть не желал.
– Потому, что иначе обратно за ноги сволоку.
– А пупок не развяжется?
Северянин смолчал. От несправедливости и лютой вьюги, метавшей ледяное зерно, Лутошке обожгли глаза горячие слёзы. Он то ли всхлипнул, то ли зарычал. Бросился на дикомыта с копьём.
Что-то в нём уже знало, как всё завершится. Он только взлететь не предполагал, причём высоко. Он не почувствовал прикосновения, просто увидел свои снегоступы небывало задранными к небесам. Съехал лопатками по челу каменного урода. Хлопок о мёрзлую твердь сковал тело, покинул его беспомощно и непристойно разломанным. Бери, стало быть, и тащи.
– Я, может, не Лихарь, а ты прямая Маганка, – хмыкнул Сквара. Убрал от Лутошкиного горла отнятое копьё. – Вставай.
Кабальной неуверенно завозился, собирая руки и ноги. Спросил хрипло, безнадёжно:
– Казнить будешь?
– Не, – мотнул головой дикомыт. Воткнул ратовище пяткой в сугроб. – Дальше ступай.
– А ты?
– А я перейму, где учитель велел.
– Где?..
Сквара шагнул в сторону и пропал. Расточился среди теней, развеялся летучими пеленами.
Лутошка ещё постоял, глядя на запад. Окоём кривился перед ним, плавал, ронял в неворотимую бездну упорные поезда на белой дороге, тёмные корабли, дивный остров за морем… Не было ходу ему на вольную волюшку, да, знать, и не будет!
Ресницы прихватывало ледком. Острожанин зло отскрёб от лица корку слёз, поплёлся прочь от скал, к лесу. Он то и дело озирался вокруг, но берег оставался безлюден. Падера нахлёстывала сзади, пронизывала подбивку сермяги. Тащиться шаг за шаг скоро стало зябко. Через полверсты Лутошка уже снова бежал.
А может, ещё настяжает он заветных иверин…
Или чью-нибудь голову господину источнику принесёт…
Стень выздоравливал не скоро и не легко.
– Ты чего хотел? – сказал ему Ветер. – Чтобы от грязных вил заживало, как от меча?
Лихарь ничего особенного и не хотел. Всего лишь снова на ноги встать.
Из четырёх ран послушно сомкнулась только одна, как и полагалось царапине. Вскроенную боевую жилу тоже удалось запереть, но плоть не желала срастаться надёжно. То один, то другой протык вскипал гноем, вновь пластал Лихаря на тюфяке, отнимал силы трясовицей. Торговая башня сверху донизу пропахла дёгтем и серой.
– Был большой и злющий стень, стала серенькая тень, – смеялись под рукой младшие ученики.
Кто придумал шуточку, сомнений не вызывало, но громко потешаться над наставником не дерзали. Это небось не попущеник, который вчера был, завтра сплыл.
Ознобиша в охотку посиживал среди книг, радуясь, что не надо в ужасе подскакивать на дверной скрип и цепляться за полки, чтоб с лесенки не упасть.
Сегодня, правда, он всё медленней переворачивал страницы хвалебника и хмурился, без конца задумываясь о стороннем.
– Слышь… – сказал он наконец.
Сквара поднял глаза от замусоленного «Истолкования лествицы», радуясь случаю ненадолго выпутаться из прямых и побочных ветвей, порядков и величаний.
– Ну?
– Я вот думаю… – медленно проговорил Ознобиша. – Если бы, примером, учитель тебя и Хотёна к другому источнику в гости повёл… Ведь не без дела же?
Сквара согласился:
– Пожалуй.
– Чтобы научились чему новому, так?
– Ну…
Они уставились один на другого. Когда принимали захожниц, Ветер на мужской стороне стола сидел сам-третей. И учениц с собой госпожа Айге привела столько же. Сквара неволей вспомнил узкие плечики, тонкие руки… косточки утячьи… попытался представить подле них мужские ручищи… сильные, нетерпеливые… полуседую бороду Ветра… брюхо державца… Сморщился, мотнул головой.
Ознобиша невольно скосился по сторонам:
– Только Лихарю, поди, вереды не велели…
Сквара громко фыркнул, спохватился, уткнулся носом в «Истолкование». На него самого девки смотрели этак надменно, словно знали тайну, о которой ему и догадываться не полагалось. Особенно та… чёрненькая, с кудряшкой. От книжных листов пахло выделанной кожей, скукой, плесенью. Сквара поднял голову:
– Что значит царственноравный?
Ответить было легко. Подстёгин сирота кивнул на лествичный толковник:
– Ведомо тебе, откуда весь андархский почёт вышел?
Сквара заулыбался:
– Откуда люди выходят… Из бабьей снасти!
Ознобиша моргнул и тоже улыбнулся, потом воздел палец:
– Ты слушай, раз спрашиваешь. У всякого, кто ныне боярин, даже ближний или введённый, давний праотец славно бился за праведного царя и был от него взыскан. Кто землями, кто путём, кто местом возле престола. Примером, Хадуга Пятого, угодившего под обвал, заслонил собой простой горец. Добрый царь возвеличил этого человека, а тот оказался верным Владычицы. Так прекратились…
