Ожидаемо — краб не поверил. После чего всё слышавший из наших обменов любезностями Брок бросился к Ажару и что-то над ним побормотал. А может, просто по-дружески пообщался, пообещав богомолу много карамелек или кучу вкусных лягушек. А тому за пол с лишним года надоело питаться трупами павших на рынке горожан, и он радостно поддался на уговоры своего нового друга. Затем последовало целое представление. Легендарный конь показался рядом со мной и на все вопросы снизу, касающиеся возвращения в город, крутил отрицательно головой. Если его спрашивали о добровольности выбора — кивал положительно.
В итоге — глубокая задумчивость главного жандарма, который попытался отыскать в истории прецедент и сделать соответствующий вывод. Так как аналогий подобных не было, то вывод напрашивался только один: легендарное животное проявило собственную волю, против которой никто идти не имеет права. А значит, и нам неуместные требования по поводу освобождения тотема выдвинуть не могли.
Зато оставался ещё один вопрос — беглый преступник. Тут я тоже постарался наехать с чисто правовой точки зрения, выдвигая тезис о полной законности вывоза Эвана Брока из города. Дескать, документы, нам разрешающие вынос, дали? Дали. Мы его вынесли? Конечно. Оно было мёртвое? Стражи подтвердят, что мертвее не бывает. И в чём тогда нарушение?
На что представитель правопорядка выдвинул главное обвинение: имеются свидетели, что Эванджелин Брок жив.
— А к нам какие претензии?! — возопил я, словно вошедший в роль защитник перед лавкой с присяжными заседателями. — Преступник наказан! Наказание совершено! Нам выдают его тело для опытов, и мы делаем из него ходящее и говорящее умертвие. Где нарушение закона? Вот если бы нам запретили использовать тело в иных целях, кроме удобрения им полей, тогда другое дело.
— Но в приговоре сказано, что преступник должен мучиться и после своего умерщвления… — решил напомнить представитель городской прокуратуры.
— Так ведь он и продолжает мучиться! — Жаль, что мою зажигательную речь не снимали на видеокамеры: — Потому что нет ничего хуже, чем попасть в полное рабство к нам, к людям! Разве что ещё худшее — это попасть в рабство к людям-чужестранцам, а потом долгие столетия скитаться с ними по чужбине, горько сожалея о том, что никогда даже твой прах не ляжет в родную землю. Горе! Горе и вселенская печаль станут терзать и глодать преступника все его последние, тянущиеся вечно проблески сознания. И он уже проклял тот час и минуту, когда осмелился противостоять мудрой и правильной правовой системе своего родного Ихреза.
Так как спорить со мной никто не собирался, я продолжил на волне вдохновения:
— А что я вижу от вас, господа жандармы? Что вы хотите сотворить с преступником? Только одно: вы хотите, вопреки приговору, облегчить его участь! Да! Именно облегчить! Ибо вы собираетесь оставить его на родине, дать ему шанс вновь ощутить родную землю под ногами и смешаться прахом с прахом своих предков и последующих потомков! За это вы достойны только одного: позора и общественного порицания!
Понятно, что я слишком всё утрировал, перегибал, как говорится, палку. И потомков, коих тут не может уже быть по умолчанию, я зря упомянул. Но азарт ораторства — великое дело. Вот и получилось, как у Ильфа и Петрова: «…и Остапа понесло!» Как бы там ни было, эффект от моего выступления имелся преогромный. Не знаю, как там на флангах нашей обороны, но главный предводитель центрального фронта завис надолго. Видимо, тоже не мог отыскать прецедента, где толково, со всеми сносками и разъяснениями оговаривался бы данный правовой казус. Потому что по моим словам выходило, что наш караван взял на себя нелёгкую миссию для воистину страшного наказания худшего преступника в истории города.
Думал, что ответа так и не дождусь, и собирался отвлечься на призывы фейри, но тут огромный краб зашевелил своими жвалами:
— Мы выслушали твои заявления и будем вновь обдумывать обвинительные положения наших требований. И наше решение огласим утром.
— Извините, уважаемый, а почему не сейчас?
— Потому что в ночное время судебные разбирательства и все связанные с ними дискуссии запрещены законом. Ждите утра, подозреваемый!
Во как! Получается, что из обвиняемого я уже стал просто подозреваемым? Да это же просто сказка. Если ещё утром меня обяжут только выплатить штраф за нанесения увечья секторного стража, то там, глядишь, и можно потребовать наведения порядка в округе. Всё-таки законопослушных караванщиков, уплативших все пошлины и, тьфу, тьфу, штрафы, следует охранять всеми силами правопорядка. Может, как-то и выкрутимся?
И я уже окончательно поддался на просьбы нашей расторопной, значительно ожившей и взбодрившейся фейри. А она, чтобы не терять даром время, успела распаковать некие баулы в повозке, достать оттуда вполне похожие на термосы судки и банально разнести каждому стоящему на посту человеку по внушительной миске горячей каши с подливой и мясом. Вот это получился сюрприз! Вот это кайф!
После несостоявшегося ужина, погони, треволнений на самом холме и вокруг него — вдруг получить в руки изумительно пахнущую пищу, ложку и кусок ароматного хлеба. Обалдеть!
Наша шеф-повар, воспользовавшись моим разрешением всё собрать и загрузить лично, умудрилась со своими подругами ещё и добрую половину приготовленного для нас ужина прихватить. Пусть мы чуть не надорвались, заталкивая повозку по узкой и крутой тропинке, но оно того стоило. Теперь даже не пришлось разводить костёр, чтобы много, вкусно и сытно поесть горячей стряпни.
И мы не просто насыщались, набирались сил, но ещё и переговариваться между собой успевали. Началось с того, что мелкий заявил:
— И ведь никто не захотел получить от нас что-то материальное. Все хотят наши головы. Наверное, только городские погонщики вайенгов согласятся на штраф и взятие пошлины.
— Увы, Сандер, — ухмыльнулся на эти речи Чайревик. — Откупиться у нас кем-то не получилось бы при всём желании. Что тебя сбрасывай вниз, что Грома с Эваном, всё равно остальным уйти не дадут. Но с другой стороны, ловко наш лидер отношение к нам со стороны правосудия поменял.
Вот тут нас Брок вогнал в пессимизм своими рассуждениями:
— Не обольщайтесь, ребята. Не такие уж эти крабы тупые. И самого главного жандарм не сказал: они ночью никогда преступников не ловят. Только преследуют и загоняют в безвыходную ловушку. А утром производят арест по всей форме. Так что, скорей всего, штрафом мы не отделаемся…
— Порадовал! — недовольно зафыркала сияда, уже к тому времени съевшая свою порцию. — Лучше бы промолчал или что-нибудь весёлое рассказал.
— Так ведь я, о, богиня…
— Ты! Конечно, ты! — раздражённо прервала его красавица. — И что вообще за мужики пошли? Нет чтобы придумать выход из положения, спасти женщину, так они сидят, обжираются добавкой и нагнетают отрицательные эмоции. И даже подумать не могут, какие волнующие знаки внимания они могут получить от дамы своего сердца за совершённый подвиг. Эй! Где же вы?! Истинные герои?!
