Выражение лица Анны стало отрешенным, глаза сузились. Сергей понял: она перебирает лица. Пытается понять – кто? Кто из них?
«Значит, идея Макара не показалась ей бредовой».
Это уже говорило ему о многом. Как минимум – что Илюшин прав, когда копает в прошлом, в завалах школьных секретов и тайн.
– Кто? – резко спросил Илюшин, так же пристально наблюдая за Анной. – О ком вы сейчас подумали?
Она почти испуганно взглянула на него. Рука непроизвольно потянулась к золотой цепочке на шее.
– Ни о ком!
Бабкин чуть не подскочил. Липецкая врала! Пальцы ее скользили по крошечным золотым зернышкам, перебирая их, поглаживая. Минуту спустя она совершенно успокоилась и прямо взглянула на Макара.
– Почему вы вообще решили, что Зинчук здесь?
– Поздно.
– Что?
– С этого вопроса надо было начинать. Сейчас его уже поздно задавать. Вы мне поверили.
Она усмехнулась и развела руками, признавая маленькое поражение.
– Что ж, может быть, вы и правы. Юлька всегда была…
– …немножко странная? – подсказал Бабкин, вспомнив Машины слова.
Что-то промелькнуло в глазах Липецкой.
– Странной в школе была я. По сравнению со мной остальные выглядели образцами нормальности. Юля Зинчук была совсем обычной, но только до тех пор, пока вы не начинали к ней приглядываться.
– Это относится к любому человеку, – сказал Макар.
Она обдумала его слова и кивнула:
– Понимаю, о чем вы. Если под микроскопом рассмотреть самую серую личность, то и в ней обнаружится тьма… особенностей. Но Зинчук действительно умела удивлять.
– Например?
– Она не была доброй девочкой. Я имею в виду, что когда вы смотрели на Юльку, она казалась довольно славной, умненькой, приятной и все такое. К этому комплекту автоматически приплюсовывается обычно и доброта. Но вот как раз ею-то Зинчук и не обладала. У меня эта убежденность сложилась из одного случая. В Юлькином подъезде жила бабулька. Бывают старушки – божьи одуванчики, а бывают старухи – дьявольские чертополохи.
– Эта была из вторых?
– Да. Ветеран войны, кажется, или бывшая блокадница. Не женщина, а мегера. Сухая, тощая, всегда с клюкой, хотя не хромала. Старуха ненавидела «сытеньких», по ее выражению. Однажды Юлька возвращалась из магазина, откусила от рогалика, сморщилась и выкинула его в урну. Старый оказался рогалик, черствый. Старуха налетела на нее как ведьма! Только что сидела на скамейке – и уже размахивает клюшкой и грязно ругается. Как она честила Юльку! Я такой брани наслышалась, которой прежде не знала. А знала я, поверьте мне, немало.
– А где вы сами были в это время? – заинтересовался Макар.
– На крыше подъезда лежала, – невозмутимо ответила Анна. – И наблюдала за происходящим. Юлька попыталась оправдываться, вместо того чтобы просто сбежать, и окончательно вывела мегеру из себя. Та стукнула ее клюкой по спине. Надо сказать, приложила от души: Юлька даже вскрикнула от боли, но больше от неожиданности. Она явно не ожидала, что старуха пустит свою палку в ход. И вот в этот момент…
Анна задумалась.
– Так что – в этот момент? – не выдержал Сергей, когда молчание затянулось.
– Я бы сказала, – начала Липецкая, подбирая слова, – что именно тогда расстановка сил изменилась.
– В каком смысле?
– Надо было видеть Юлькино лицо, чтобы понять! Из испуганной школьницы она превратилась в пылающую гневом мстительницу. Я думаю, у нее было обостренное чувство личной неприкосновенности. Знаете, есть люди, которые не переносят, когда до них дотрагиваются. А Юлька не могла осмыслить, что ее ударили. Она закричала на весь двор звонким голосом: «Вы не смеете так поступать! Это постыдно!» Знаете, я тогда захохотала, лежа на крыше подъезда. «Постыдно!» Ну кто так выражается, кроме героев книжек? Сейчас я бы не стала смеяться. Зинчук именно такими словами и думала.
Макар подлил себе воды.
– А как это связано с добротой?
– В тот момент, когда старуха ударила Юльку клюкой, я поняла, что Зинчук ей этого не простит и не спустит. Другой человек на Юлькином месте нашел бы массу оправданий полоумной женщине. Она воевала или голодала, она была просто больной старухой, в конце концов! Но для Зинчук это не имело значения. Юлька написала заявление в милицию – можете себе представить? Заявление! И даже нашла свидетеля!
Макар усмехнулся во весь рот. Бабкин вопросительно уставился на него, Анна вздернула бровь.
– Я сказала что-то забавное?
– Нет. Просто я вдруг понял, что за свидетеля она нашла.
Бабкин покосился на Липецкую, по-прежнему не зная, что имеет в виду его друг. И по ее помрачневшему лицу догадался, что ей-то как раз это вполне понятно.
– Не знаю, как вам удалось, – неохотно сказала она. – Но вы правы. Зинчук сообщила, что я наблюдала всю сцену от начала до конца. Подумать только, все время, что я лежала на крыше, мне казалось, что я здесь самая хитрая! А выяснилось, что это была Юлька. Она вычислила меня! А я этого даже не заметила.
– Честное слово, мне нравится эта девочка! Вы подтвердили ее рассказ?
– Я побоялась врать. Да и зачем? Выгораживать старуху? Эта ведьма растеряла всю свою ярость и пыл, когда выяснилось, что ей грозит. Она плакала и просила пожалеть ее. Но Юлька не успокоилась, пока не заставила старуху извиниться.
– Из вашего рассказа следует лишь, что Юля Зинчук жаждала справедливости.
– Вот именно! А справедливость и доброта стоят очень далеко друг от друга. Каждому, кто видел мегеру, было ясно, что на самом деле она несчастная больная женщина, которую нужно оставить в покое. Но только не Юльке! Она не делала скидок ни на возраст, ни на тяжелую судьбу. Ее оскорбили – и она требовала моральной компенсации.
– А вы?
– Что я?
– Будь вы на ее месте, вы бы не требовали?
– Никогда! – твердо отказалась Анна. – Я бы просто пожалела старую дуру! Но жалость Юльке не была свойственна. Вы можете сказать, что я делаю слишком большие выводы из маленького случая, но я чувствую, что права.
– Вы знаете, что за ссора случилась между Рогозиной и Зинчук?
– Понятия не имею. Я не приглядывалась к жизни внутри класса. Говорила себе, что это копошение насекомых, которое не должно интересовать свободную личность вроде меня.
Макар понял, что больше ничего дельного не выведает.
– У вас были причины в школе ненавидеть Рогозину?
– У меня были причины ненавидеть всех людей, – усмехнулась Анна. – Во всяком случае, так я считала в шестнадцать лет. Мне представлялось, что мои одноклассники и я – это разные виды. И, поверьте, Светка ничем не отличалась от других.
