Только однажды верный пёс допустил промах. Только однажды. Рысь встала у него на пути и взглянула ему прямо в глаза. Рейнджер вначале не понял, что его остановило. Рысь в упор смотрела на него немигающими жёлтыми глазами. Как и положено гончему, Рейнджер с лаем кинулся на неё, но и тогда она не отвела взгляда. Тут-то он и остановился. Он вдруг догадался — котята. У рыси были котята.
Он опустил голову и отступил на шаг. Кошка ускользнула от охотника.
И вот теперь он рад, если хозяин бросит ему в миску жалкие объедки. Хозяин, человек, который надел ему на шею цепь и отрёкся от него. Его раненая нога снова заныла.
Рейнджер покрутил головой. Его шея была стёрта, оттого что накануне он сильно натягивал цепь. Болело в боку — там, куда пнул сапогом Барракуда. Старая, ржавая цепь. Из-за неё он не может отойти от крыльца дальше чем на шесть метров.
Пока с ним была трёхцветная кошка, он забывал про свои горести. И теперь, натягивая цепь, он вспоминал её — своего верного друга. Потерянного друга. И ещё Пака — своего любимого пушистого мальчика. Где они теперь? Что с ними стало?
И деревья, что росли вокруг покосившегося дома, деревья, что долгие годы день за днём смотрели на старого пса и слушали его собачий блюз, опустили ветви и печально вздохнули.
62
Вначале Барракуда был очень доволен своим псом, которого он украл с одной фермы, — на востоке, за лесом, возле реки Сабины. Барракуда был рад компаньону, к тому же пёс помогал ему на охоте. Он был верен хозяину, с удовольствием отправлялся с ним в лес. Они шли на охоту вместе — человек и пёс, который легко бежал по влажной, топкой земле. Это было их царство — болота и глухая чаща, где они были заодно, — охотник-одиночка и его преданный спутник.
Но однажды ночью они загнали рысь. Пёс захлёбывался от лая, а Барракуда уже вскинул ружьё. Но как раз перед тем как он нажал на курок, глупый пёс очутился прямо под прицелом, а рысь ускользнула. Барракуда хорошо запомнил ту ночь: горящие жёлтые глаза огромной кошки, её оскаленные клыки и острые как бритва когти. Убегая, она полоснула этими когтями Барракуду по ноге, навсегда оставив у него на бедре глубокие отметины. Барракуда взвыл от боли. Его не заботило, что пуля попала псу в заднюю лапу.
Всякий человек на его месте пожалел бы собаку, но только не Барракуда. Он счёл, что пёс предал его, когда встал под ружьё, заслонив собой рысь, поэтому Барракуда посадил его на цепь и в наказание заставил стеречь грязный двор. Чтобы знал, как предавать хозяина.
В этом мире никому нельзя доверять.
Никому.
63
Сегодня возле лесного ручья уже нет той деревни, что была здесь тысячу лет назад. Неслышно скользя к круглым хижинам, Праматерь старалась обуздать свой гнев. Она стала припоминать то чудесное время, когда дочка ещё была рядом с ней. «Что ж-ш-ш-ш-ш… — подумала она. — С-с-с-скоро мы с-с-с-снова будем вмес-с-с-сте…» Эта мысль подгоняла её, и она ползла всё быстрее — так быстро, насколько это было под силу такой древней и огромной змее.
— С-с-с-с-скоро! — шипела она.
И по деревьям, которые смотрели ей вслед, прошла дрожь.
А в это время в деревне Ночная Песня разглядывала рисунок на боках нового горшка — портрет Мокасиновой Праматери. Она вдруг поняла, что очень соскучилась по маме, которая заботилась о ней, которая вырастила её. Ночная Песня не знала, что та уже совсем близко, что скоро они снова встретятся.
Наутро Ночная Песня вручила глиняный горшок своей дочери. Это был очень большой горшок. Такого большого она ещё ни разу не делала. Он был чуть меньше девочки. Если бы она залезла в него, то над верхним ободком выглядывала бы только её голова.
Девочка попыталась обхватить горшок — но её рук, конечно, не хватило.
— О! Какая красота! — воскликнула она и осторожно погладила ладонями круглые гладкие бока.
Ночная Песня с улыбкой смотрела, как её дочь пробежала пальцами по полумесяцам, выдавленным наверху, под самым ободком. Вот она коснулась изображения Праматери. Ночная Песня затаила дыхание. Она заметила, что девочка светилась всё ярче, водя пальчиком вдоль изгибов змеиного тела, вдоль блестящей чешуи, украшавшей тело её древней родственницы. Вдруг девочка повернулась к матери и спросила:
— А где она? Где Праматерь?
Она почти ничего не знала о Праматери. Она только замечала, что мама начинала грустить, стоило ей завести об этом разговор. Но сегодня был её день рождения, и девочка хотела узнать побольше о своей бабушке.
Ночная Песня помолчала, собираясь с силами. Наконец она ответила, глядя на свою светящуюся дочь:
— Праматерь очень мудра. Она знает все тайны леса, деревьев, ручьёв и болот. Она живёт в этих местах с незапамятных времён.
Девочка слушала очень внимательно, а потом повторила свой вопрос:
— Но где она? Где Мокасиновая Праматерь?
Ночная Песня колебалась, не зная, стоит ли отвечать. Потом тихо сказала:
— Чтобы найти её, нужно перебраться через ручей и идти прямо, туда, где земля такая мягкая и влажная, что следы сразу заполняются водой. Надо идти вперёд и вперёд, пока не покажутся чёрные кипарисы, которые растут прямо в воде. С их ветвей свисает мох, такой густой, что из-за него не видно солнца. Там, где земля уходит из-под ног, среди зыбучих песков и болотной трясины живёт Мокасиновая Праматерь. — Она смотрела, как её дочка задумчиво гладит ладошкой изображение старой змеи.
Её девочка. Её дочка. Её сокровище. Дитя любви. Её любви к Зоркому Соколу. Ради него она, молодая змея, покинула Мокасиновую Праматерь, научившую её понимать законы леса и смену времён года. Покинула ту, которая заботилась о ней и рассказывала ей чудесные истории.
И в этот миг, сидя рядом со своей собственной дочерью, Ночная Песня вдруг ощутила прилив любви и благодарности к Праматери.
— Спасибо тебе. Спасибо, — шепнула она.
И весь мир вокруг неё — и деревья, и небо, и вода — озарились нежным сиянием.
64
Пока Ночная Песня беседовала со своею дочкой и с нежностью вспоминала прошлое, Праматерь подползла к ручью, за которым была деревня каддо, и остановилась.
У неё вдруг перехватило дыхание. Хотя она никогда не видела Ночную Песню в облике женщины, она всё равно узнала бы её из тысячи других. Вот она — её глаза, тёмные, широко расставленные; её волосы, густые, чёрные, отливающие синевой.
Она была красавицей — даже в человеческом обличье.
Праматерь зашипела:
— Ш-ш-ш-ш-ш-ш!!!
Она вспомнила другого человека — и это воспоминание пронзило её, как удар кинжала. Тот человек, которому она когда-то отдала своё сердце, которого она любила и который предал её. Теперь перед ней была Ночная Песня, десять лет назад ставшая человеком и соединившая свою жизнь с человеком. С мужчиной. «Десять долгих лет», — думала Праматерь. Всё это время она ждала, что Ночная Песня одумается, что вернётся к ней. Больше ждать она не могла. Она вновь почувствовала гнев. Он был внутри неё, как скрученная пружина. Она хлестнула по траве своим длинным хвостом, словно плёткой.
