Она мучилась, беспокоилась, но была слишком горда, чтобы доверить кому-либо свои чувства. Правда, они и без того постепенно сделались очевидными для всех. Кроме того, Грибью первый разболтал все подробности. В один прекрасный день он явился в деревню, одетый в странную ливрею, которую носил с каким-то смешным самодовольством, и из его слов нетрудно было заключить, что зять господина Гюро вернулся к своей прежней жизни, в кружок подозрительных типов, среди которых он играл ведущую роль. Грибью пришел только затем, чтобы получить и доставить своему господину подпись жеманной барыни, как он теперь называл бывшую хозяйку.
Одним словом, легко можно было понять, что скопленные за долгие годы деньги, стоившие ростовщику столько усилий, хлопот и изобретательности, деньги, впитавшие слезы бедняков, очень скоро пойдут прахом.
С каждым днем ухудшались дела и усиливалась печаль молодой женщины.
Но при этом, в силу своего скверного характера, она была далека от мысли обратиться за советом и содействием к достойным людям; досадуя на все происходящее, она, напротив, обнаруживала еще больше упрямства и гордости. В одном только она, похоже, находила некоторое утешение – в страданиях других.
Само собой разумеется, что в таких обстоятельствах процветание Мари причиняло ей постоянную и мучительную досаду, тогда как добрая Робинзонетта при мысли о несчастье, постигшем ее бывшую госпожу, испытывала искреннее сожаление.
– Бедняжка! – говорила она. – Мне хотелось бы выразить ей мою благодарность за доброту, которую она вначале проявляла ко мне.
3. Аукцион
Прошло уже три зимы с тех пор, как Робинзонетта поселилась в Совиной башне. В один прекрасный день господин Мишо, который управлял имением одного из арендаторов господина Гризоля, владельца развалин, сообщил ей, что тот умер. Мари, когда услышала эту новость, прежде всего почувствовала искреннее сожаление о человеке, оказавшем ей столь важную услугу.
– Не дал ли он тебе понять, – спросил господин Мишо, – что он устроит дело так, чтобы ты могла быть совершенно спокойна?
– Да, – ответила Мари, – но он, должно быть, забыл об этом. Я ведь ему чужая, и, кроме того, я вполне понимаю, что он не хотел обидеть своих родственников.
– Это ничего не значит, – сказал фермер, – во всяком случае, нужно справиться об этом, и так как на днях мне надо быть в городе, то я все узнаю.
Господин Мишо выяснил следующее: покойный, наследниками которого должны стать четыре его племянника и племянницы, между которыми он при жизни не делал никаких различий, умер, не изменив никаким документом указанного в завещании порядка раздела своего недвижимого имущества. Нотариус, со своей стороны, заявил, что по просьбе наследников должна совершиться продажа имений, так как все они пожелали превратить наследство в деньги.
– Значит, башню тоже продадут? – спросила Мари.
– Без сомнения, как и все остальное, – ответил господин Мишо, а затем прибавил с многозначительной улыбкой: – Но это будет стоить не слишком дорого, и легко может найтись человек – и такого человека я хорошо знаю, – который купит башню, чтобы отдать ее тебе в аренду.
– Недорого, говорите вы? – повторила Мари, принимая вдруг озабоченный вид. – А за сколько, например, как вы думаете?
– Право, трудно определить; по правде сказать, ты изрядно повысила ее стоимость. Но конечно, камни… развалины… Ну, скажем, двести или триста франков, не больше…
– А если бы я дала эту цену, господин Мишо?
– Ты, девочка?.. Черт возьми, у тебя на руках уже такие огромные деньги?.. Ладно, ладно, я шучу. Ты права, это очень удачная мысль… Кроме того, знаешь, что случится, если ты предложишь за развалины двести франков?
– Что же?
– А то, что никому и в голову не придет поднять цену. О, я ручаюсь за это! Кому они нужны?
– Ну, а дальше что?
– Ты получишь это имение за самую низкую цену!.. Да, знаешь ли, это замечательная мысль!.. Только вот что: так как ты несовершеннолетняя, то тебя должен заменить опекун, которого тебе назначат. Но не беспокойся, мы все это устроим до продажи; она состоится не раньше, чем через два или три месяца. Одним словом, подумай об этом хорошенько.
– Подумаю, господин Мишо, обязательно подумаю.
Но она уже раньше так много мечтала об этом, что решение немедленно было принято. В следующее воскресенье, разговаривая с мамашей Бюрель, которая слышала от господина Мишо о ее плане и горячо одобряла его, Мари сказал ей:
– Мне нужна ваша помощь в этом деле.
– Тебе стоит сказать только одно слово, моя девочка, ты ведь прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь.
– Благодарю вас. Так как я еще несовершеннолетняя…
– О, господин Мишо уже сказал мне, что все устроит, – прервала ее вдова, – не беспокойся об этом.
– Да, но, по-моему, есть более удачный способ. Не могли ли бы вы купить развалины вместо меня?
– Что это тебе пришло в голову? – воскликнула матушка Бюрель. – Мне купить? Ведь тогда имение будет оформлено на мое имя.
– Да, но когда я достигну совершеннолетия, то вы мне его передадите.
– Но, дорогая моя, а если я умру раньше…
– Нет, вы не умрете, – с улыбкой ответила Мари, – да, впрочем, разве имение не перейдет тогда в руки Пьера? Неужели он захочет оставить себе мою собственность?
– Конечно, нет! – воскликнул Пьер, который присутствовал при этом разговоре. – Но ведь я тоже могу умереть!..
– А! – сказала Мари, с веселым смехом разводя руками. – Тогда я тоже могу умереть, и в таком случае буду очень рада оставить вам наследство, потому что вы – самые близкие мне люди!
– Но тогда, собственно, почему же ты говоришь обо всем этом? – серьезно спросил Пьер.
– Потому что вы сами заговорили о смерти. Итак, дело решено; не сопротивляйтесь. Я хочу, слышите вы, я так хочу!
В первый раз она говорила с ними таким тоном. Матушка Бюрель и Пьер поняли, что возражать бесполезно, и взяли на себя это поручение. Мари крепко поцеловала их в благодарность за услугу, которую они согласились ей оказать.
Теперь надо было только дождаться дня аукциона. Слух, что Робинзонетта рассчитывает приобрести развалины, в которых живет, быстро распространился. Все находили это совершенно естественным, и между жителями деревни было заключено негласное соглашение не повышать цену.
Мари уже заранее радовалась своему приобретению. Когда было объявлено, что продажа будет производиться девятнадцатого марта, в день святого Иосифа, она радостно воскликнула, сжимая руки матушки Бюрель:
– Как раз в день моего рождения!
В то время как Мари ожидала столь благоприятного поворота в своей жизни, по деревне ходили слухи о страшных неприятностях, которые сделали жизнь дочери господина Гюро невыносимой, и о расточительности ее мужа; все это рассказывали люди, жившие в городе. Мари часто говорила с состраданием:
