От третьего удара Келль увернулся и, естественно, заорал:
– Тревога!
И выхватил меч. Один удар – и результат схватки стал очевиден. У нападавших не было никакой защиты. Вообще никакой. Ни доспехов, ни даже щитов. Кто-то успел ткнуть викинга чем-то вроде копья. Келль парировал с легкостью и отрубил нападавшему руку. К этому времени двое других уже умирали. Удар по Келлеву шлему был достаточно громким, чтобы второй часовой встрепенулся и принял диверсантов во всеоружии. А уж крик Келля разбудил остальных.
Время готовности викингов к бою: двадцать секунд, если не надевать доспехи. Ноги – в сапоги, шлем – на голову, щит – в одну руку, копье, топор или меч – в другую. И всё. Готов убивать.
Убивать пришлось. Полянку на берегу, облюбованную хирдом для ночлега, заполонили какие-то странные люди с размалеванными харями. Они громко визжали и размахивали предметами, которые можно было назвать оружием лишь с большой натяжкой. Палки, привязанные к палкам камни, просто камни, которые нападавшие швыряли в викингов. Швыряли с большой ловкостью и силой, но… никакого сравнения с тем же камнем, выпущенным из пращи. И сражаться они совершенно не умели. Даже не уворачивались. Практически каждый удар убивал или калечил кого-то из них.
Ярл осознал беспомощность атакующих и, как всякий викинг, решил не расходовать зря ценный людской ресурс.
– Не убивать! – заревел он.
И хирдманы, уже сообразившие, что противники дерутся хуже женщин, сменили тактику. Поздновато. Половину уже перебили.
Санёк перестал убивать даже чуть раньше, чем услышал команду ярла. Уложил двоих. Очень примитивно. Долбанул краем щита в раскрашенный висок, добавил плоскостью меча по макушке. Готов клиент. Остается лишь связать, чтоб, очнувшись, не рыпался.
Ночной бой длился от силы минут десять. Потом активных противников на поляне не осталось. Те, кто поумнее, успели дать деру, остальные лежали на травке. Кому повезло – живые, кому нет – мертвые.
Хотя с везением могло оказаться ровно наоборот, если бы викинги решили поиграть с пленниками в своем любимом стиле.
– Еще огня! – распорядился ярл и, когда на поляне запылало еще несколько костров, занялся изучением живой добычи.
Пленники выглядели странно. Жутковатая раскраска на физиономиях делала их до того похожими на каких-то демонов, что кое-кто из хирдманов так и решил: нечисть.
Но специалист по нечисти Торд Сниллинг эту мысль с презрением отверг.
– Возьмите этого и отмойте ему рожу! – распорядился он.
Рожу отмыли. С песочком. Под краской обнаружилось вполне человеческое лицо. Даже по-своему симпатичное.
– Просто дикарь, – резюмировал скальд. – Ну совсем, совсем дикий. Видите: одежда из невыделанных шкур. Не удивлюсь, если они и огня не знают.
– Знают, – сказал Кетильфаст.
Он держал в руке оружие дикарей: длинную прямую палку. Кончик ее был явно обожжен на костре. Впрочем, было и кое-что посложнее: такие же палки, но с каменными наконечниками. И другие палки, покороче, вставленные в дырки, высверленные в камне. Камни для надежности были примотаны тонкими кожаными ремешками. Вообще, на взгляд Санька, топорик был вполне годным орудием. Один такой попал ему в щит, и удар получился приличной силы. Правда, щит, не пострадал.
– Как думаешь, они умеют говорить по-человечески? – спросил Санёк у Дахи.
– По-нашему – нет, по-своему – да. Прислушайся: они меж: собой говорят.
Так и есть. Связанные и уложенные рядком пленники – переговаривались высокими, почти птичьими голосами.
– Давайте-ка этого сюда! – распорядился Хрог-нир. – И руки ему развяжите.
– А не удерет? – забеспокоился Ворчун.
– Я сказал: руки, а не ноги!
Развязали. Поставили. Дальше – лингвистический тест.
Ноль. Ни одного из предложенных языков дикарь не знал.
Хрогнира это не особенно удивило. И не смутило.
Ярл перешел на язык жестов. Чуть позже Санёк сообразил: викинги ведь грабят и торгуют, если грабить не получается. То есть взаимодействуют с самыми разными племенами. Так что опыт есть.
Дело сразу пошло на лад. Хотя первая просьба всех удивила: пленник просил его не есть. Мол, вокруг полно мяса, надолго хватит. А он готов, если ему оставят жизнь, быть покорным и добропорядочным.
Во всяком случае, именно так можно было истолковать его падение к ногам ярла и установление его ноги себе на голову.
Викинги презрительно зафыркали. Дикарь пусть и молодой совсем, но здоровенный. Мог бы и мужество проявить.
А вот Кетильфасту понравилось.
– Бери его, ярл. Сильный, молодой, покорный. Отличный раб получится!
– Если только это не хитрость, – проворчал Ворчун. – Может, он прикидывается, а как случай выпадет, нож в спину воткнет.
– Не воткнет, – уверенно сказал ярл. – Если будет знать, что его потом ждет.
Он прошелся вдоль уложенных рядышком пленников, по каким-то известным лишь ему признакам выбрал одного, с покореженной физиономией, намного старше первого.
Развязали и этого.
Ярл немедленно указал на землю перед собой.
Пленник то ли не понял, то ли не пожелал понять. Глядел волком.
Его уложили насильно: ударили под колени, толкнули в спину. Он сделал попытку встать, но его прижали древками копий. Потрепыхался и затих.
– Вот этот подходит, – решил Хрогнир. – Упрямый и зубы плохие.
Санёк сначала не понял, при чем тут зубы, потом сообразил: это маркер здоровья.
– К дереву его привяжите, – распорядился ярл.
Пленника подняли, дали под дых, когда задергался. Резонно. Здоровый бык. Чуть ли не с Медвежью Лапу ростом и телосложением.
– Ворчун, – сказал ярл. – Ты больше всех беспокоился, чтобы рабы не взбунтовались. Вот и поработай.
И Ворчун поработал. Без садистского упоения, как это делал Грейпюр Крикун, но – добросовестно. Что выглядело еще страшнее.
Пленники, которых расположили так, чтобы они все видели, впечатлились. Очень. Некоторые даже попытались уползти. Не удалось, само собой. Многие закрывали глаза, но их били до тех пор, пока они снова не начинали смотреть.
Может, им, если Санёк правильно понял, и казалось нормальным поедание человечины, но такое…
Ворчун трудился над жертвой часа полтора, до самого рассвета. Когда пытуемый терял сознание, приводил его в чувство, делая еще больнее.
Ободранный, обожженный, лишенный носа, ушей, глаз, пальцев и гениталий, несчастный продолжал жить, лишь потому, что Ворчун не допускал значительной потери крови, останавливая ее раскаленным наконечником копья. А сердце у пленника оказалось крепким, несмотря на плохие зубы.
