От напряженного ожидания чуть не разъедало внутренности, однако времени на раздумья, к счастью, не оставалось: пельтасты и туреофоры уже шли дальше и, несмотря на крутой подъем, не сбавляли темпа. Два десятка ударов сердца — и враги кинулись на легион, как свора псов, однако на сей раз вместо плотной стены легионерских щитов их встречала кипучая людская масса, вопящая и размахивающая оружием. Нетерпеливые каппадокийцы, обогнавшие остальную понтийскую армию, уже подступили ближе, прочие вот-вот готовились обрушиться на римлян по всему фронту. Самые безрассудные на бегу даже метнули копья, которые пролетели от силы шагов пятнадцать и даже не вонзились в склон, а скользнули наконечником по твердому грунту и шлепнулись наземь, так никого и не задев. Остальные понтийцы, явно следуя приказу, берегли силы для прямой стычки.
Зато не медлили центурионы. Пилумы, брошенные с крутого холма, покроют большее расстояние — и командиры спешили дать залп прежде, чем понтийская пехота подойдет вплотную.
— Готовь дротики! — разнеслась команда, когда враг подошел на полсотни шагов. — Целься дальше!
Зажмурив левый глаз, Ромул выхватил взглядом рвущегося вперед бородатого пельтаста с белым овальным щитом и гигантской ромфайей под стать крепкому владельцу. При воспоминании об александрийской битве Ромул поежился, представив раны от такого меча. Крепче сжав пилум, он, как и остальные, отвел назад правую руку.
— Бросай! — разом взревели центурионы.
Дротики полетели вперед смертоносной лавиной, на миг затмив небесную синеву. Понтийцы, впрочем, не смотрели вверх — намеренные во что бы то ни стало добраться до легионеров, они пустились вверх по склону бегом.
Ромул не сводил глаз с выбранного им пельтаста — промахнулся или нет? Через миг наемник рухнул с торчащим из груди пилумом, и Ромул издал победный клич: даже здесь, где за копьями не уследишь, он все же чувствовал, что не промахнулся. Враги тесным косяком, как рыбы на мелководье, бежали вперед, не поднимая щитов, — и каждый дротик попадал в цель, неся смерть или увечье. Впрочем, в таком многочисленном войске сотня-другая убитых мало что значила: даже после второго залпа пилумов вражеский строй почти не поредел, и Ромула вдруг захлестнули неверие и страх. Легионерам оставалось надеяться только на гладиусы. И на прославленное римское мужество.
По-прежнему держа щит перед собой, он ударил по нему мечом — раз, другой. Петроний, ухмыльнувшись, последовал его примеру, и вот уже весь отряд колотил мечами в щиты — все быстрее и быстрее, словно подгоняя грохотом понтийское войско.
— Скорей, ублюдки! — завопил Ромул — ему не терпелось врезаться в гущу битвы.
Все центурионы, не занятые налетом понтийской конницы, держались сейчас впереди. В двадцати шагах от Ромула с Петронием стоял аквилифер с древком, на котором красовался серебряный орел — главное достояние легиона и его символ, источник мужества и гордости для солдат. Аквилифер, держащий древко обеими руками, неспособен себя защитить, и легионерам по обе стороны от него обычно приходится несладко, однако должность считается почетной, и солдаты готовы сражаться за орла любой ценой: потерять его в бою — великий позор для легиона. Судя по тому, что легат поставил орла в первые ряды, битва предстоит отчаянная. И пусть Ромул вступил в Двадцать восьмой не по своей воле — он тоже будет драться за орла до последнего вздоха.
— Сомкнуть ряды! — послышалась команда. — Передняя шеренга, сдвинуть щиты! Остальные — щиты вверх!
Едва не задевая друг друга плечами, легионеры привычно перестроились: порядок был многократно отработан и в упражнениях, и в бою. С металлическим звоном ударились друг в друга щиты, превращаясь в плотную стену, закрывающую каждого с макушки почти до щиколоток, так что из-за скутумов торчали лишь острые клинки мечей. Солдат в задних шеренгах защищал второй ряд щитов, поднятый над нижним.
Понтийские пехотинцы, которые тем временем приблизились на расстояние копейного броска, беспорядочно метнули дротики — воздух дрогнул от знакомого свистящего звука, и в следующий миг наконечники уже застучали по щитам в напрасной попытке их пробить. Никого не ранило, зато скутумы теперь щетинились застрявшими в них копьями — кое-кто из солдат тщетно пытался выдернуть древки, однако было поздно. Два войска наконец столкнулись.
Весь мир сузился для Ромула до нескольких фигур: дальше Петрония и ближайших легионеров ничего не существовало. Жилистый седой пельтаст лет сорока, с ромфайей и зазубренным клинком, налетел прямо на Ромула — мускулы на смуглых руках и ногах вздымались как канаты. Оскалившись, ветеран нацелил на Ромула овальный щит, стараясь сбить противника с ног. Уперев левую ногу в скутум, юноша легко выдержал удар — и еще успел презрительно усмехнуться: пельтаст вдвое легче, куда ему…
Однако тот знал, что делает.
Пока они, сцепившись, толкали друг друга щитами, пельтаст перекинул ромфайю поверх скутума, зацепил бронзовый шлем Ромула и легко рассек его надвое, ударив в макушку с такой силой, что у юноши перед глазами поплыли круги. Его зашатало, ноги подкосились. Злобно рыча, наемник налег на рукоять ромфайи, пытаясь отцепить ее от шлема, — к счастью, меч подался не сразу, и Ромул, в полуобмороке от боли, успел сообразить, что нельзя терять время: следующим ударом пельтаст вышибет из него мозги. Юноша инстинктивно упал на колени, утягивая ромфайю вниз, на свою сторону щита, чтобы выбить ее из руки противника. Тот прошипел ругательство — и Ромул понял, что уловка сработала.
Кроме того, теперь через просвет между двумя скутумами он мог дотянуться до незащищенных ног пельтаста — и, выбросив вперед гладиус, всадил его в сухожилие под левым коленом врага. Наемник, завопив, тут же выпустил меч, успевший отцепиться от шлема Ромула, и неловко рухнул на бок, отчаянно сжимая в руках щит. Вытащив кинжал, он нацелился было всадить его в правую руку юноши, однако тот успел уйти из-под удара. Голова кружилась, кровь стекала по лбу и заливала глаза, Ромул почти ничего не видел.
Скорченный на земле пельтаст снова взмахнул кинжалом, однако не дотянулся — клинок лишь бесцельно мелькнул в воздухе. Медлить было нельзя: через миг следующий понтиец займет место выбывшего. Вдохнув поглубже, Ромул поднялся на ноги, по-прежнему держа в руках меч и скутум, и пельтаст последним отчаянным движением попытался вонзить кинжал ему в голень.
Ромул, собравшись с силами, двинул по простертой руке тяжелой, подбитой гвоздями сандалией — прижатая к каменному выступу рука хрустнула, наемник с воплем выронил щит и кинжал, и Ромул, шагнув вперед, что было мочи всадил гладиус в горло врага. Вопль тут же стих, тело забилось в предсмертных судорогах, на скутум хлынула кровь.
Юноше хватило сил сразу же взглянуть вокруг. Он знал, что если и останется в живых — то лишь по чистому везению и прихоти богов: против умелого бойца ему, после такого удара в голову, уж точно не выстоять. К счастью, следующий пельтаст, перепрыгнув через труп, ринулся вперед так рьяно, что споткнулся и рухнул прямо к ногам Ромула — тому оставалось лишь всадить ему меч со спины в правый бок, между нижними ребрами. «Смертельный удар, — когда-то сказал ему Бренн. — Убивает вмиг. Даже если просто ранишь — враг не выживет, с рассеченной-то печенью. Крови потеряет столько, что смерти не заждется». Ромулу раньше не случалось опробовать прием на практике, и он вновь мысленно поблагодарил гиганта галла, научившего его боевой премудрости. Советы Бренна, не раз спасавшие Ромула в первые месяцы гладиаторских поединков, приносили бесценную пользу и сейчас.
