— Тут недоразумение. Взгляни сам, он в полубреду — не вспомнит, с кем только что воевал, что уж говорить про давний шрам. Да он с готами и не сталкивался!
Оглядев окровавленного и явно плохо соображающего Ромула, центурион улыбнулся.
— Похоже на правду, да только назвать рабом — обвинение серьезнее некуда. — Центурион повернулся к черноволосому легионеру. — А ты что скажешь?
— Не так уж сильно он ранен! — взорвался тот. — И он сам признался, что тот шрам получил от гота! В лудусе! Какие еще нужны доказательства?
Среди его спутников пронесся одобрительный ропот, однако открыто выступить перед командиром никто не осмелился.
Центурион, нахмурившись, повернулся к оптиону — косоглазому уроженцу италийской кампании, которого Ромул недолюбливал.
— Солдат он хороший?
— Да, — кивнул кампаниец, и в юноше на миг вспыхнула надежда. — Но в легион попал странно.
Заинтригованный центурион дал знак продолжать.
— Ночью, когда дрались в Александрии, мой отряд стоял на Гептастадионе, в охране. А этот с другом, хитроватым таким, выскочили как из-под земли. Ну, оба италийцы, оба вооружены — я и загнал их в легион.
Центурион одобрительно кивнул.
— Откуда они там взялись?
— Сказали, что работали на бестиария. В Южном Египте.
— А второй из них — этот? — спросил центурион, указывая на Петрония.
Оптион нахмурился.
— Нет. Тот исчез, прямо тогда же ночью. Я заметил только после битвы. Искал, но даже следов не нашел.
— Подозрительно, — пробормотал центурион и ткнул ногой Ромула. — Ты беглый раб?
Ромул с трудом сфокусировал взгляд на своем обвинителе и мельком взглянул на остальных. Все, кроме Петрония, смотрели злобно или равнодушно, и юношу охватила безнадежность. К чему сопротивляться, если нет смысла…
— Да, — медленно произнес он. — Петроний, мой товарищ, этого не знал.
Ответ полностью оправдывал Петрония, однако лицо ветерана исказилось отчаянием.
— Видишь? — встрял черноволосый, вновь закипая гневом. — Я прав! Распнем ублюдка?
— Нет, — отрезал центурион. — Сделаем лучше. Цезарь, когда вернется в Рим, собирается устроить празднество с гладиаторскими боями. Живого мяса надо больше, чем вмещают все школы и тюрьмы. Этот мерзавец сбежал из школы раз, второй раз не сбежит. Заковать обоих в кандалы. Будут ноксиями.
Ветераны радостно заухмылялись.
Петроний, с трудом веря своим ушам, непроизвольно сжал кулаки. Умереть в схватке с диким зверем, вором или убийцей — унизительная судьба! Однако злорадные физиономии легионеров говорили ему, что стоит лишь дернуться — и его убьют прямо здесь, а прощаться с жизнью пока не хотелось. Петроний разжал кулаки и не сопротивлялся легионерам, которые принялись его связывать.
— Нет! — прохрипел Ромул, пытаясь вырваться из петель веревки. — Петроний не виноват!
— Что? — фыркнул центурион. — Кто водил дружбу с рабом — достоин той же позорной смерти.
— Откуда ему было знать? — крикнул Ромул. — Отпусти его!
Центурион в ответ обрушил ему на голову ногу в тяжелой подкованной сандалии — и Ромул погрузился в небытие.
* * *
Ромул очнулся от прикосновения чьих-то пальцев к ране и, открыв глаза, понял, что лежит в лазарете — большой палатке неподалеку от командирских покоев. Близился закат, тело по-прежнему связывали путы, бледный лекарь в окровавленном переднике осматривал его рану. Петрония рядом не было — лишь стоял на страже скучающий легионер. Ромул в отчаянии вновь закрыл глаза.
Вскоре лекарь-грек объявил, что пролома в черепе нет, промыл рану ацетумом и скрепил края раны металлическими скобками, боль от которых пронзала Ромула каждый раз, как металл входил в кожу. После этого голову юноши забинтовали льняной тканью и, одев его в старую тунику, выставили из лазарета: другие раненые тоже нуждались в лекаре. Легионер-стражник вздернул его на ноги и погнал перед собой к деревянному зданию у главного входа — походной тюрьме. Получив тычок в спину, Ромул растянулся на полу, дверь за ним захлопнулась. Пытаясь осознать свое жалкое положение, он не спешил двигаться.
— Ромул? — раздался где-то близко голос Петрония.
Юноша сумел перевернуться и поднять голову. Из семерых заключенных, брошенных в тюрьму, к нему подошел лишь Петроний. Отведя Ромула в угол, подальше от остальных, ветеран уселся рядом с ним на утоптанный земляной пол.
— Прости, — шепнул ему Ромул. — Сидишь без вины, и все из-за меня.
Петроний вздохнул.
— Да уж, радоваться нечему.
Ромул открыл было рот, но ветеран сделал знак молчать.
— Противно стало, когда легионеры на меня кинулись, как свора псов. Я ведь и сам бывал таким раньше, — горестно заметил Петроний. — И все же я гражданин Рима, как и они. Откуда мне знать, раб ты или нет? Мне-то все равно! Твоя храбрость известна и мне, и всему Двадцать восьмому! А им плевать… — Ветеран снова вздохнул. — Когда римское войско воевало против Ганнибала, в нем были и рабы. Теперь, видно, другие времена.
Ромул молчал, и Петроний взглянул ему в глаза.
— Тебе, моему соратнику, я обязан больше, чем всем выродкам из Шестого вместе с центурионом.
Такое признание перевешивало в глазах Ромула любые прежние оскорбления, полученные от других. Петроний его побратим, Ромула связывают с ним те же узы, что раньше с Бренном. Не в силах вымолвить ни слова от нахлынувших чувств, он протянул Петронию руку — и тот в воинском рукопожатии обхватил ладонью его предплечье.
— Что будет дальше? — спросил Ромул.
— Цезарь разделается с остатками понтийцев и двинет к побережью вместе с Шестым легионом, нас заберет с собой, — хмуро ответил Петроний и кивнул на собратьев по тюрьме. — Новые приятели говорят, что в Италии неспокойно, ветераны бунтуют.
— А приятели здесь за что?
— Струсили и удрали с поля боя, — с отвращением бросил Петроний.
— Странно, что их не распяли.
— Цезарю, видно, не хватает живого мяса для игрищ, — ответил Петроний, и друзья обменялись тревожными взглядами.
* * *
Через месяц Ромул с Петронием и прочими узниками уже приближались к юго-восточному побережью Малой Азии, где стоял флот Цезаря. Идти пришлось пешком, вслед за подводами, глотая поднятую Шестым легионом пыль. Пищи и воды арестантам почти не давали, зато щедро осыпали их побоями за малейший взгляд, брошенный на стражников, — оставалось лишь молчать и не поднимать глаз. Ромул с Петронием держались вместе и брезгливо сторонились соседей — трусов, сбежавших с поля битвы. Зато от черноволосого ветерана с подручными избавиться было не так просто: те наведывались каждый день, всячески унижая двоих друзей и осыпая их оскорблениями, которые стихали лишь тогда, когда обидчикам наскучивала забава или когда ветеранов оттесняли стражники.
