Пребывание в публичном доме содержало в себе и выгоду — обилие богатых посетителей. По совету опытной приятельницы Фабиола решила завоевать подходящего аристократа и, со знанием дела пользуясь всеми секретами обольщения, принялась отбирать ничего не подозревавших кандидатов.
Приподняв тяжелый полог, она тайком окинула взглядом Брута, который вернулся к носилкам и ехал теперь рядом. При виде Секста, державшегося на расстоянии вытянутой руки, как и обычно днем (по ночам он спал у выхода из ее комнаты), Фабиола удовлетворенно кивнула. Брут, заметив ее, просиял улыбкой и получил в ответ воздушный поцелуй. Мужественный и привлекательный Брут, бывалый воин и верный сторонник Цезаря, полностью подпал под ее чары после первых же встреч в Лупанарии. Хотя выбрала она его, конечно, не за это.
Все решила близость Брута к Цезарю. Фабиола и до сих пор не понимала, какой инстинкт ею руководил, но ставка на Брута оправдала себя с лихвой. Пять лет назад он выкупил ее из публичного дома и сделал хозяйкой своей новой латифундии — поместья недалеко от Помпей.
Предыдущим владельцем латифундии оказался, ни много ни мало, сам Гемелл. Губы Фабиолы изогнулись в торжествующей усмешке — даже сейчас мысль о его поражении отзывалась сладким мстительным чувством. Она бы не задумываясь убила его собственноручно, подвернись ей такой случай, однако все попытки отыскать мерзавца провалились, и Гемелл, как и многое из прошлого Фабиолы, канул в неизвестность.
Фабиола, выглянув из носилок, окинула взглядом дорогу. Путники встречались все чаще: торговцы вели в поводу груженных товарами мулов, крестьяне спешили на рынок, дети гнали на пастбища коз и овец. Тут и там попадались прокаженные на грубо сработанных костылях и ветераны, освобожденные от службы и теперь по двое-трое добирающиеся до дома. Мимо прошел жрец со стайкой бритоголовых учеников, сердито рассуждая о каком-то религиозном предмете. Здесь же тянулась колонна рабов в нашейных цепях — впереди вышагивал мускулистый надсмотрщик в кожаном панцире и с плетью в руках, по сторонам маячила вооруженная охрана на случай, если рабы вздумают бежать. Обычное зрелище, ничего примечательного — Рим как никогда нуждался в рабах. Однако Фабиола юркнула за полог и сидела сжавшись, пока шаркающий, не поднимающий головы строй не остался позади: даже спустя четыре года ее повергала в ужас мысль о Сцеволе — злобном охотнике за беглыми рабами, от которого ей едва удалось спастись.
Впрочем, на ее решимость это не влияло.
До александрийской встречи с Ромулом Фабиоле удалось выяснить главное — что их отцом был Цезарь. С полководцем, так разительно напомнившим ей брата, ей случилось быть наедине лишь однажды — и Цезарь, не упустив случая, попытался ее изнасиловать. В том, что он был насильником ее матери, Фабиолу убедил не столько похотливый взгляд, сколько грубо брошенные слова — «Молчи, а то будет плохо»: чутье подсказало ей, что произносил он их не впервые. С тех пор, уверенная в истине, она лишь следила и выжидала, не сомневаясь, что час расплаты для Цезаря еще настанет.
Сейчас в Египте ему наверняка приходилось туго, однако Фабиола не желала ему немедленной гибели: смерть от рук чужеземных толп — вовсе не та триумфальная месть, которую она задумала. После Египта его поманят и другие войны — республиканская армия еще сильна в Африке и Испании. Фабиола же, вернувшись в Рим, получала редкую возможность готовить заговор к возвращению Цезаря и подбирать убийц. Недостатка в желающих не будет — стоит лишь сказать им, как некогда Бруту, что Цезарь лелеет мечту сделаться римским царем: от такой мысли даже самый мирный римский гражданин немедля вспыхивает ненавистью.
Дом Брута, правда, совершенно не подходил для заговоров, однако Фабиола положилась на богов — уж они-то помогут ей найти нужную опору.
* * *
Минула не одна неделя, прежде чем Фабиола отважилась выйти в город без Брута. С возвращением в Рим вновь ожил страх перед мстительным Сцеволой, и на улицах ее неминуемо охватывала паника. К тому же со временем ей понравилось хлопотать по дому — вести хозяйство, готовить пиры для друзей Брута, заниматься греческим языком со специально нанятым преподавателем. Она выучилась читать и писать, что лишь добавило ей уверенности, и жадно проглатывала все рукописи, которые могла найти. Теперь стало ясно, почему Йовина предпочитала неграмотных девиц — их проще держать в повиновении. Каждый вечер, возвращаясь домой усталым после долгого дня, Брут поражался ее вдумчивым вопросам о политике, истории и философии.
Доставив Марку Антонию — второму лицу в Риме после Цезаря — известие о затруднительном положении Цезаря в Александрии, Брут присоединился к Антонию и другим главным соратникам диктатора, управляющим сейчас Республикой. Облегчения не предвиделось: Рим переживал тяжкие времена. Пока Брут не привез вести из Египта, о Цезаре ничего не знали больше трех месяцев — римляне забеспокоились, выступления следовали одно за другим. Подстрекаемые рвущимися к власти политиками, нобили — в издевку над прежним указом Цезаря о частичной кассации задолженности — теперь требовали полного возмещения всех долгов, в которых успели погрязнуть. Кое-кто из недовольных даже переметнулся к республиканцам. К тому же в Италию вернулись сотни ветеранов десятого легиона, самого любимого Цезарем, — деньги и земли, обещанные в вознаграждение за службу, им выдавать не спешили, и ветераны то и дело выходили на улицы требовать своего.
Марк Антоний, действуя, по обыкновению, жестко, ввел в город войска, чтобы разогнать зачинщиков, и вскоре на улицах уже лилась кровь. Как заявил Фабиоле Брут, это скорее напоминало расправу с мятежными галлами, чем обращение с гражданами Рима. Когда приверженцев Помпея удалось-таки успокоить и угроза республиканского восстания рассеялась, Антоний мало что предпринял для обуздания ветеранов: символическая попытка их унять только ухудшила дело. Бруту, более дипломатичному по натуре, чем грозный начальник конницы, пришлось встретиться с главными бунтарями Десятого легиона и на время утихомирить страсти, однако до окончательного спокойствия было еще далеко.
К началу лета Брут по горло увяз в делах, Сцевола по-прежнему не появлялся, и Фабиола наконец, поддавшись сумасбродной идее, решила наведаться в Лупанарий — тот самый публичный дом, в котором когда-то служила. Посвящать в свои замыслы Брута она не собиралась: чем меньше любовник знает, тем лучше. Правда, без его ведома стражу из легионеров не возьмешь… При мысли, что ей придется ходить по улицам в сопровождении одного Секста, в девушке закипал страх, однако она себя пересилила. Не сидеть же вечно за толстыми стенами! И не таскать же за собой отряд воинов всякий раз, как захочется выйти в город!
Сейчас главное — скрытность…
Поэтому, несмотря на поджатые губы верной Доцилозы и недовольное ворчание оптиона, командующего солдатами Брута, Фабиола под охраной Секста отправилась на Палатинский холм. Населенный преимущественно состоятельными римлянами, он, подобно прочим районам столицы, вмещал в себя и немалое количество инсул — деревянных многоквартирных домов, в которых проживала основная часть горожан. Над нижним рядом магазинов, выходящих прямо на улицу, высились еще два-три, а то и четыре этажа квартир для сдачи внаем. Полутемные, кишащие крысами каморки без удобств, обогреваемые одними жаровнями, часто становились рассадниками холеры, оспы и дизентерии, дома то обрушивались, то занимались огнем и сгорали вместе с жильцами. В тесные проходы между строениями почти не проникал свет, улицы едва насчитывали в ширину десяток шагов, мощеных было и того меньше, и все это ежедневно кишело горожанами, торговцами, рабами и ворами, отчего толчея на узких улочках делалась невыносимой.
