— Митреум — и вдруг здесь? — изумленно спросил он, вспомнив потрепанные одежды ветеранов.
— Дом завещал ветеранам богатый военачальник, который обратился в митраизм, — улыбнулся Тарквиний. — Внутри убранство еще более богатое.
Он отрывисто постучал в дверь.
— Кто идет? — донеслось изнутри.
— Тарквиний с другом.
Дверь приотворилась, из нее выглянул крепкий ветеран. При виде Ромула он заулыбался.
— Не иначе как брат Фабиолы! Входите.
Ромул попрощался с Маттием, который обещал приходить каждое утро, и вслед за Тарквинием вошел внутрь. Его поразила огромная, ярко раскрашенная статуя, возвышающаяся в атриуме: Митра, с согнутым коленом припавший к спине быка, выглядел еще грознее при свете масляных ламп, мерцающих в нишах по всей длине зала. Ромул низко склонился перед богом и на несколько мгновений благоговейно замер.
Выпрямившись, он встретил взгляд привратника.
— Перед ним все так склоняются. А в митреуме впечатление еще сильнее.
Ромул, полупьяный от боли и усталости, лишь улыбнулся. Он уже понимал, что попал к своим.
— Тебе надо умыться и поесть, — вмешался Тарквиний. — А уж потом я отведу тебя в святилище.
Взглянув на руки, на которых застыла кровь Сцеволы, Ромул согласно кивнул. Головная боль и долгое напряжение измучили его до предела — так он обычно чувствовал себя после битвы. К счастью, бои пока закончились. Ромул вспомнил приглашение Сабина и решил непременно погостить в его доме.
После того, как уладит дело с Фабиолой.
* * *
Несколько дней, проведенные в пристанище ветеранов, дали Ромулу столь необходимую передышку. Его, приверженца Митры, ветераны встретили как товарища, и Ромул, оставляя Фабиоле время заново расположить к себе Брута, не спешил с ней встречаться. Ему было о чем поразмыслить. Выспавшись и отдохнув, он вместе с неразлучным Маттием наведался в лагерь своей центурии — показаться на глаза Сабину и остальным, чтобы не числили его погибшим. При виде их мятых лиц и заляпанных вином туник Ромул не испытал ни малейшего искушения поддаться на уговоры и поучаствовать в очередной попойке. Пообещав Сабину приехать в гости, он поспешил обратно в митреум. Измученный прежними бурными празднествами, юноша с наслаждением отдался спокойной жизни. Умеренная еда, моления и тихий отдых казались благословением богов. Вскоре он понял, что ценит здесь не только беззаботность: затишье давало ему время разобраться в собственных мыслях, в которых неразрывно переплетались Цезарь-насильник, Цезарь-отец и заговор Фабиолы.
За три дня он так ни к чему и не пришел.
Из детских воспоминаний всплывала жгучая ненависть к насильнику матери и неизбывное желание вонзить негодяю нож в сердце. Встреча с диктатором, освобождение от рабства и военные походы под началом Цезаря вызывали безмерное уважение к личности главнокомандующего. Ромул не боялся себе признаться, что его преданность Цезарю не просто близка к любви — она и есть любовь. И теперь это осознание переполняло юношу виной: может, любовь была даже сыновней? Как он смел любить насильника собственной матери?
И все же любил.
Раз за разом он повторял себе, что Фабиола ошибается. Коль Цезарь не признался в изнасиловании, с чего она взяла, что они его дети? Их отцом мог быть любой из тысяч безликих нобилей, полнящих Рим, и Ромул все больше верил, что так оно и есть. Как только он заставлял себя посмотреть на дело с другой стороны: не поверить ли Фабиоле, не помочь ли в ее замысле? — он мгновенно приходил в ярость. Он даже сравнивал Цезаря с Гемеллом: ведь купец еще хуже! Он насиловал их мать постоянно, не однажды! И если у Ромула не поднялась рука его убить, то неужели с Цезарем будет проще? Мысль об убийстве диктатора всякий раз лишала его покоя, он злился на Фабиолу за то, что она пытается развенчать его веру в Цезаря, и ненавидел себя за то, что не верит сестре. Мысли сбивались в плотный клубок, голова шла кругом, решение не приходило.
Видя, что Ромулу нужно побыть одному, Секунд и остальные ветераны его не трогали. Даже Тарквиний держался поодаль, лишь изредка заглядывая к товарищу на всякий случай — вдруг Ромулу нужно поговорить? Поговорить обычно не требовалось, и гаруспик понимающе исчезал. Ромул (не настолько погруженный в себя, чтобы не замечать такой заботы) догадывался, что друг теперь видит в нем не юнца, а взрослого мужчину, который способен решать сам за себя, и положение от этого только усложнялось. У гаруспика, помимо прочего, были и собственные трудности: вместо того чтобы исчезнуть, картины сгущающихся над Римом туч приходили чуть ли не ежедневно, затмевая остальные видения. Ромул, к своему стыду, этому даже радовался. Ведь если Тарквиний не видит ответов, то спрашивать о том, чей ты сын, сейчас бесполезно. Может, оно и к лучшему, рассудил Ромул, окончательно намеренный разобраться во всем сам.
На четвертое утро юноша решил, что пора идти к Фабиоле. Правда, он хорошо понимал, что если бы сестра о нем волновалась, то уже давно за ним прислала бы. Ведь она знает, где он живет. Уговаривая себя, что ей, наверное, нужно время на примирение с Брутом, Ромул все же не мог избавиться от досады. Дом Брута находится не так уж далеко.
— Хочешь, пойду с тобой? — спросил Тарквиний.
— Нет, спасибо. Я должен сам.
Умытый и гладко выбритый Ромул уже стоял на пороге в новой солдатской тунике, на которой красовались начищенные до блеска фалеры, и в тщательно смазанных калигах. Пусть он простой легионер — он предстанет перед сестрой во всей красе. Юноша подозревал, что Фабиоле могут не понравиться его награды, однако он не собирался оставлять их дома: полученные из рук самого Цезаря, они значили для Ромула слишком много.
Гаруспик понимающе кивнул.
— А ты чем займешься? — спросил его Ромул.
— Как обычно, попробую увидеть будущее. Или судьбу Бренна.
С улыбкой кивнув, Ромул вышел. По пути к дому Брута он болтал с Маттием, не задумываясь больше о делах. Все мысли были заняты свиданием с сестрой. Многолетняя мечта наконец станет явью, они поймут друг друга мгновенно, как в детстве! Ромула переполнял восторг, он предвкушал радость встречи и счастье нового узнавания друг друга после десяти лет разлуки. Наконец-то он услышит от сестры рассказ о том, как она из униженной рабыни превратилась в любовницу одного из самых видных аристократов Республики, и о том, пыталась ли она найти их мать. А Фабиола наверняка будет жадно спрашивать обо всем, что он видел и испытал за время разлуки.
Мечты схлынули сразу же, как только Ромул ступил в дом Брута. Он назвал свое имя дежурному оптиону, главному над охраняющими дом легионерами, и его провели внутрь. В атриуме какой-то высокопоставленный военный в парадных одеждах передавал гонцу пергаментный свиток.
— Доставить лично в руки Цезарю, — отчеканил он. — Дождаться ответа.
Солдат, вскинув руку в четком приветствии, пронесся мимо Ромула, и юноша нахмурился: даже здесь ему напоминают о диктаторе прямо с порога.
