— Раб служил в легионе? — рявкнул Секунд. — Это запрещено под страхом смертной казни!
Но Ромула не разоблачили и не казнили, подумала Фабиола. Брат был не глупее ее. Он наверняка нашел какой-то выход.
— Он был с галлом, — продолжила она. — Гладиатором-чемпионом.
— Понятно, — задумчиво ответил ветеран. — Если так, они могли вступить в когорту наемников. Там требования ниже.
— Ромул был храбрым! — обиженная его словами, огрызнулась Фабиола. — И мог утереть нос любому легионеру!
— Я поторопился с выводами, — покраснев, ответил Секунд. — Если этот мальчик похож на тебя, то у него должно быть львиное сердце.
Но Фабиола не успокоилась.
— Посмотри! — Она показала на Секста. — Он раб. Но защищал меня даже тогда, когда его тяжело ранили. И то же делали остальные, пока их не убили.
Секунд поднял руки, показывая, что сдается.
— Я имел в виду не это. — Он посмотрел ей в глаза. — Рабам позволено почитать Митру. Вместе с нами. Как равным.
Тут уже смутилась Фабиола. Секунд оказался непохожим на большинство граждан Рима, которые относились к рабам как к животным. Даже после манумиссии мало что менялось; она привыкла к высокомерным взглядам аристократов, знавших о ее прошлом. Фабиола от души надеялась, что ее дети — если их ей даруют боги — не будут страдать от того же унижения.
— Что ты имеешь в виду?
— Основные догматы нашей религии — правда, честь и смелость. Этими качествами может обладать каждый — и консул, и простой раб. Для Митры все мы — братья.
Мысль была чуждая и невероятная; Фабиола никогда такого прежде не слышала, но ей это очень понравилось. В Риме рабам позволяли почитать богов, но признать их равными себе для хозяев было немыслимо. Место рабов в обществе оставалось прежним — на самом дне. Единственными, кто мог попытаться изменить положение, были жрецы. Но сытые и холеные священнослужители городских храмов были всего лишь устами государства: они никогда не высказывали подобных идей. Ведь это грозило нарушением статус-кво — порядка, позволявшего десяткам тысяч аристократов и простых горожан править сотнями тысяч рабов. Неужели бог — солдатский бог — может видеть то, что скрыто за обликом раба? Поразительно…
Фабиола подняла голову и посмотрела в глаза Секунду.
— А женщины? — спросила она. — Им можно почитать Митру?
— Нет, — ответил он. — Это не разрешается.
— Почему?
От ее дерзости у Секунда напряглась челюсть.
— Мы солдаты. А женщины — нет.
— Я сегодня дралась! — пылко заявила Фабиола.
— Это не то же самое, госпожа, — бросил он. — Так что не требуй от нашего гостеприимства слишком многого.
Глава IX
ЗНАМЕНИЯ
Маргиана, зима 53/52 г. до н. э.
За время болезни Пакор, казалось, сильно постарел. Его обычно смуглая кожа так и не обрела прежнего здорового цвета, а отливала восковой бледностью, подчеркивавшей впалые щеки и появившуюся обильную седину в волосах. Парфянин страшно исхудал, его прежняя, подогнанная по фигуре одежда теперь болталась, как мешок, на костлявом теле. Но самое главное, он остался в живых. Это само по себе было чудом. Несмотря на изнурительные приступы сильнейшего жара и озноба, несмотря на то что из ран все еще временами продолжал сочиться грязно-желтый, ядовитый даже на вид, гной, Пакор не сдавался. Судя по всему, скифион убивал не каждого. Но спасло парфянского военачальника не только и не столько его крепкое здоровье, а в первую очередь огромное лекарское умение гаруспика и драгоценный мантар, которым тот его пользовал.
И помощь Митры, думал Тарквиний, глядя на стоявшую в углу на алтаре статуэтку. Он много часов молился перед нею на коленях, стараясь при этом, чтобы командир легиона видел его, если мог. Пакор все еще часто впадал в горячечный бред, но даже в этом состоянии воспринимал происходившее рядом с ним и не мог не оценить преданность лекаря почитаемому им богу. Тарквинию удалось выудить из командира кое-что о тайных ритуалах, которые парфяне проводили в храме Митры. Гаруспик внимательно слушал, впитывая ценную информацию. Теперь ему было известно, что статуя изображала Митру в тот момент, когда он в той пещере, где родился, убивал первозданного быка. Осуществив тавроктонию, бог передал жизненную силу быка на благо человечества. Как и любое убийство, заклание быка не могло остаться безнаказанным — потому-то Митра, вонзая нож в горло животного, смотрел в сторону.
Тарквинию удалось выяснить, что существовали следующие ступени посвящения: ворон, скрытый, лев, солнечный вестник и, высшая ступень, отец. Пакор также обмолвился, что для последователей Митры очень важно самопознание и самосовершенствование, а также расположение звезд. Митру в небе символизирует созвездие Персея, а быка — созвездие Тельца. К досаде Тарквиния, ему не удалось больше ничего выудить у парфянина. Даже тяжелейшая болезнь не заставила Пакора раскрыть какие-либо серьезные тайны митраизма.
Тарквиний понимал, что шансов выяснить что-то еще у него не много. Хотя командир и отступил от порога смерти, но до выздоровления ему было еще далеко. Зато опасность со стороны Вахрама не только не уменьшилась, но и стала возрастать. Он хорошо знал, какие усилия прикладывал Тарквиний, для того чтобы помочь Пакору; как ни странно, приземистый примпил воспринимал действия Тарквиния так, будто тот сознательно вредил ему. Причина для этого могла быть только одна, решил гаруспик. Вахрам желал смерти Пакора — ведь тогда командование Забытым легионом перешло бы к нему.
От мысли о таком развитии событий Тарквинию становилось страшно. Упрямый Вахрам поддавался его влиянию куда меньше, чем прочие воины легиона. Однако же, как и большинство, он был суеверен и, опасаясь Тарквиния и реакции войска, никак не мог набраться смелости самолично расправиться с Пакором. Вахрам хотел точно удостовериться, что злодеяние не выйдет боком ему самому. Он каждый день донимал гаруспика расспросами. Тарквиний же, постоянно занятый приготовлением лекарств, перевязками и переменой постели, ловко отделывался вежливыми отговорками. К счастью для него, командир теперь большую часть времени пребывал в сознании, и Вахрам не мог слишком откровенно наседать на гаруспика.
Гнев примпила проявлялся все чаще, но пока что он ограничивался лишь высказываниями насчет Ромула и Бренна. Вахрам знал, насколько друзья дороги Тарквинию, и при любой возможности издевательски прохаживался на их счет или принимался говорить о том, что их ожидает верная гибель, — такой путь он выбрал для того, чтобы вывести из равновесия обычно невозмутимого гаруспика. Поток угроз, оскорблений и намеков Тарквиний остановить не мог: Вахрам сейчас был слишком опасен для того, чтобы пытаться возражать ему.
Тарквиний не имел никакого представления о том, что происходит с его друзьями, и от этого ему было очень тяжело. Ни один из стражей не осмеливался сказать ему ни слова, боясь страшной кары. К тому же они привыкли побаиваться и его самого. В результате гаруспик все это время жил в полном одиночестве. Даже слуги не решались разговаривать с ним. Однако его не столько удручало безмолвие, сколько изоляция. Большинством своих успехов Тарквиний был обязан наблюдению за тем, что происходит вокруг, а теперь его лишили возможности следить за природой и людьми.
