— Виноват, — отозвался Вахрам, ожидая продолжения.
— Пойдешь на три месяца начальником караула, — распорядился командующий. — Разжаловать тебя я на первый раз не стану.
Вахрам отсалютовал, довольный, что легко отделался. Значит, Тарквиний ничего не открыл, и теперь он мог продолжить потихоньку плести козни против Пакора.
Тут на улице послышался топот бегущих. Часовой спросил пароль и получил ответ. Со скрипом отворилась входная дверь дома.
Пакор взглянул на Ишкана, тот пожал плечами. Видно было, что и Вахрам удивился ничуть не меньше.
Буря улеглась. Из того, что было видно в небесах, Тарквиний больше не мог выудить ничего определенного. Темнота и темнота.
Через несколько мгновений во двор вошел закутанный в плащ легионер. Его сопровождал один из парфян, охранявших дом Пакора. Оба отсалютовали и застыли, ожидая вопросов.
— В чем дело? — нетерпеливо крикнул Пакор.
— Один из часовых от главных ворот, командир, — доложил парфянин. — Вернулись несколько человек Дария.
Тарквиния прошиб холодный пот. Именно в когорте Дария служил он сам, а также Ромул и Бренн. Где они теперь?
Не понимая, что происходит, Пакор повернулся к Вахраму.
— Два дня назад я отправил отряд на разведку, — объяснил примпил. — Давно не было донесений от восточного поста.
Пакор вопросительно взглянул на легионера.
— Только что вернулись три человека…
Судя по всему, он что-то недоговаривал.
— Гонцы?
— Нет, командир. — Он замялся. — Уцелевшие.
Командиры ахнули. Тарквиний молчал, не отрывая взгляда от часового.
— Когда они добрались до форта, гарнизон был уже уничтожен. Наверно, еще один скифский набег.
Тарквиний внезапно вспомнил то, что видел: пол казармы, залитый кровью. И красные искры на фоне снежного пейзажа. Скифы всегда ездили на рыжих и красно-гнедых лошадях. Гаруспик почувствовал, что его отчаяние сделалось необоримым.
— Они сказали, что Дарий послал двоих всадников с донесением, — добавил солдат.
— Никакого донесения мы не получали, — перебил его воспрянувший духом Вахрам.
— Конечно, их перехватили, — мрачно сказал Ишкан.
Взволнованный часовой переминался с ноги на ногу.
— Дальше, — потребовал Пакор.
— А потом те же самые скифы напали на наш отряд. И перебили его нынче на рассвете, когда он пытался отступить к главному форту.
— Трое солдат из?..
— Из двух центурий, — ответил Вахрам.
— А что с Дарием? Он вернулся?
— Нет, командир, — покачал головой часовой.
Пакор нахмурился. Погибло чуть не сто шестьдесят человек, да еще и Дарий в придачу. Один из лучших его командиров.
— Сколько было скифов? — спросил он.
Часовой не сразу ответил на вопрос, и его пришлось повторить.
— Они говорят, несколько тысяч, — в конце концов сообщил откровенно перетрусивший часовой.
Пакор побледнел как мел.
— Митра всемогущий… — пробормотал он, горько сожалея, что еще не до конца поправился.
— Но ведь сейчас середина зимы! — воскликнул Вахрам. — Все перевалы в Скифию завалены снегом.
— Где они? — грозно спросил Пакор. — Те, что спаслись.
— Дежурный оптион отправил их в валетудинариум, — ответил часовой. — Они сильно обморозились.
— Мне что задело?! — выкрикнул командующий, наливаясь кровью. — Привести их сюда! Одна нога здесь, другая там!
Часовой и парфянин-стражник тут же исчезли, понимая, что малейшее промедление грозит суровыми карами.
— Такое нельзя оставить безнаказанным, — проворчал Пакор и жестом пригласил Вахрама и Ишкана в дом. Сам же он уже с порога оглянулся на Тарквиния. — Обрежьте веревки, — приказал он воинам Ишкана, — и несите его сюда.
Гаруспика не особо бережно затащили в дом и снова положили у огня, но он, стиснув зубы, вытерпел это без единого звука. Пусть его тело было истерзано и разум угнетен, но он стремился услышать все, о чем расскажут вернувшиеся легионеры. Хотя даже дыхание отзывалось во всем его теле резкой болью. Пока парфяне ждали, Тарквиний, напрягая силу воли, с трудом сдерживал тревогу. Пакор поспешно опустился на свою кровать, а Ишкан и Вахрам сели рядом на табуретах. Военачальники принялись негромко переговариваться между собой. Скифскому вторжению необходимо было дать отпор. Причем как можно быстрее. Пусть погода не благоприятствовала военным действиям, но разве можно допустить, чтобы кочевники безнаказанно разоряли пограничную область.
Тарквиния сейчас интересовало только одно: участвовали его друзья в злополучном походе или нет. Все остальное, даже собственная жизнь, отошло для него на второй план.
Ему показалось, что прошли годы. Наконец в дверь громко постучали.
— Войдите! — крикнул Пакор.
В комнату робко вошли трое легионеров с обветренными лицами и синими от холода ногами. Было видно, что они боялись встречи с командующим Забытого легиона. Рядовым воинам крайне редко доводилось встречаться с Пакором, разве что в тех случаях, когда дело касалось смертной казни или сурового наказания. Эти трое понимали, что, если их рассказу не поверят, им грозит самая тяжелая кара. Сопровождающие подтолкнули их, они неохотно вышли и остановились перед сидевшими парфянами. Окровавленного человека, неподвижно лежавшего у огня, они пока что не заметили.
Тарквиний же сразу узнал их, и сердце у него оборвалось. Новий, Оптат и Аммий входили в его собственную центурию, их появление означало, что Ромул и Бренн погибли. Он обессилено вытянулся на полу. На его глаза навернулись слезы; он и не помнил, когда такое случалось с ним в последний раз. Тиния, столько лет покровительствовавший ему, отвернулся от него и от тех, кто был ему дорог. Равно как и Митра, бог, в которого он недавно поверил.
— Докладывайте, — приказал Пакор.
Как и следовало ожидать, рассказывал Новий. О злоключениях, постигших отряд, он говорил, почти не проявляя эмоций. Как и большинство легионеров, он почти не владел парфянским языком, и его слова переводил Ишкан. Он и погибший Дарий научились почти свободно говорить на латыни. Слушали Новия внимательно, не прерывая, лишь иногда Пакор или Вахрам задавали какой-нибудь вопрос. На Тарквиния особое впечатление произвел рассказ о последнем бое. Он почти наяву видел, как его друзья гибли под градом отравленных скифских стрел.
Закончив повествование о печальной судьбе двух центурий, низкорослый легионер умолк. От того, что должно было произойти сейчас, целиком и полностью зависели жизни всех троих. И в римской, и в парфянской армиях трусость считалась одним из самых страшных преступлений. Воин, бежавший с поля битвы, подлежал казни и не мог надеяться на прощение. Так что сейчас им предстояло убедить командира легиона в своей невиновности.
