— Вы сбежали с поля боя и бросили своих товарищей умирать! — кричал третий.
— Новий возвратился раньше нас, — испуганно шепнул Ромул Бренну. — Паршивая сволочь. — И добавил про себя: а Бренн спасся, потому что так велели ему боги.
Галл коротко покорно кивнул. Дела шли все хуже и хуже.
— Конечно сбежали, — продолжал яриться одноглазый. — Грязные рабы!
— Я никогда ни от кого не бегал, — гневно начал Бренн. И осекся. В его памяти возникла горящая деревня. «Я оставил умирать жену и сына» — это воспоминание постоянно кровоточило в его душе.
Его неуверенный протест вызвал лишь хор насмешек, и галл повесил голову.
Ромул хотел было сказать что-то еще, но одного взгляда на злые, ненавидящие лица хватило для того, чтобы слова застряли у него в горле. Боль в голове сделалась непереносимой, не давала собраться с мыслями. Не покидай нас, Митра, в отчаянии молился Ромул. Только не сейчас!
— Расправиться с ними, — крикнул кто-то из толпы, — и дело с концом!
Друзья схватились за оружие, готовые дорого продать свою жизнь.
— Молчать! — рявкнул дежурный оптион. — Пакор хочет лично взглянуть на эту парочку. Не сомневайтесь, у него найдется для них хорошее угощение.
Раздался жестокий хохот.
Ромул и Бренн потерянно смотрели друг на друга. Если командующий легионом жив, то и с Тарквинием все могло быть в порядке. Но, судя по тому, насколько враждебно их встретили, они могли и не увидеть его.
— Заберите у них оружие, — продолжал распоряжаться оптион. — И руки свяжите.
Легионеры поспешно кинулись к Ромулу и Бренну и отобрали у них меч и кинжал. Те не сопротивлялись. После этого им туго связали запястья за спиной толстой веревкой и с пинками и руганью поволокли в штаб.
Форт только-только проснулся. В курятнике возле конюшен для мулов бодро орал петух. Из пекарен пахло свежим хлебом. Легионеры, зевая и потягиваясь, выходили из казарм, отхаркивались, сплевывали на замерзшую землю. Воины выстраивались в очереди у отхожих мест, бодро перешучивались. Мало кто смотрел на проходившую мимо группу.
Пока одноглазый не потрудился привлечь к ней всеобщее внимание.
— Смотрите, парни, кого мы ведем! — взревел он. — Беглых рабов!
Оптион обернулся и гневно прикрикнул на него, но было уже поздно. Непоправимое совершилось. Заспанные лица перекосил гнев, послышались бесчисленные оскорбления, полетели плевки. Звучали, повторяясь, одни и те же слова, и Ромул, слыша их, трясся от бессильного гнева и стыда за то, что не мог ответить.
— Трусы!
— Бросили друзей умирать!
— Распять их!
На виа Претория легионеры окружили маленькую группу, толкали стражников, пытаясь добраться до арестованных. Стражники сопротивлялись только для виду.
Ромул съежился, уворачиваясь от угрожавших ему кулаков. После того кошмара, который они пережили во время похода, было бы до крайности унизительно погибнуть от такой ничем на самом деле не обоснованной злобы. А Бренн шел, опустив плечи, и, казалось, не замечал того, что творилось кругом. Это кара за то, что я не защитил свою семью, думал он. Последнее отмщение богов. Я не получу искупительного очищения в бою.
— А ну, осади назад! — заорал оптион и, подкрепляя свой приказ, принялся колотить палкой, символом своего звания, слишком близко подступивших легионеров. — Любой, кто их тронет, получит полсотни плетей!
Солдаты, присмирев, отошли, и группа двинулась дальше к претории. Стоявшие там на страже парфянские часовые смотрели на двоих друзей с тем же презрением, что и римляне. Точно так же их встретили и находившиеся в помещении. Из всех дверей и большого зала на них смотрели с неприязнью и ненавистью. Это здание было мозгом форта, здесь размещались квартирмейстеры, младшие офицеры и писари, обязанностью которых было обеспечивать ровное течение жизни Забытого легиона. Мало кому из них приходилось когда-либо участвовать в сражении, но к людям, которых объявили трусами, они относились так же, как и все остальные солдаты. Дезертирство во время боя считалось едва ли не самым постыдным поступком, какой только мог совершить легионер. И наказание за него полагалось одно — смерть.
Теперь, как никогда прежде, их жизни зависели от Пакора.
Их ввели в просторный зал, находившийся сразу за входной дверью. Оптион доложил о них центуриону, дежурившему по лагерю, а тот немедленно отправил гонца оповестить Пакора и старших центурионов.
Оглядевшись, Ромул понял, что их привели в святилище, где хранились серебряный орел легиона и прочие штандарты. Оно размещалось подле комнат главных командиров и день и ночь охранялось двумя часовыми. Тяжелые занавеси скрывали штандарты от ненужных взглядов. Ромулу захотелось пасть ниц перед металлической птицей и молить ее о помощи. Здесь, в сердцевине форта, находилось средоточие силы орла. Но надежда на помощь была ничтожна. Вернее, ее просто не существовало. Никто не позволил бы рабу, обвиняемому в постыдном бегстве от врагов, молиться перед главной святыней легиона.
Так что Ромулу осталось лишь мысленно представить себе серебряного орла — могучий символ Рима, словно прикрывающий великий город своими распростертыми крыльями. И все же он продолжал молиться Митре. Неужели бог не понял бы, что значило для него изображение орла? Ромул был римским воином и с непоколебимой гордостью следовал за символом легиона. Это не подрывало его веру в воинского бога, который равно наделял своим светом всех достойных. И орел — юноша не сомневался в этом — отдавал должное его храбрости, невзирая на то что Ромул был рабом.
— Итак, — раздался голос Пакора, — трусы вернулись. В зал вошел командир легиона в сопровождении Ишкана, Вахрама и всех остальных высших командиров. Не хватало лишь погибшего Дария. За ними ввалилась толпа воинов. Несмотря на ранний час, наверное, никто из парфян не пожелал пропустить это событие. Ромул был поражен видом Пакора — тот все еще не поправился, это было сразу заметно, но на его щеках выступили алые пятна гнева. Из гнева он и почерпнул силы, чтобы прийти сюда.
А вот Тарквиния, того самого человека, неустанные труды которого отвели Пакора от грани между жизнью и смертью, не было. Ромул испытал горькое разочарование. На пути возникла еще одна крутая гора. Если бы гаруспик вернул себе расположение командира легиона, их шансы, вероятно, повысились бы.
Офицеры остановились; оптион и двое часовых вытолкнули Ромула и Бренна вперед.
— У вас есть что сказать? — резко спросил Пакор.
— Перед тем как вас повесят на крестах, — со злобной ухмылкой добавил Вахрам.
— Мерзавцы, — сказал Ишкан.
Ромул скосил глаза на Бренна и был потрясен, увидев, что тот безропотно смирился со своей участью.
— Такова моя судьба, — одними губами прошептал галл. — Я покинул свою семью и свой народ, когда они больше всего нуждались во мне.
