Ромул чуть не дрожал от волнения. Во время сезона муссонов корабли отплывали отсюда на запад, в Египет. А оттуда было не так уж трудно добраться до Рима. Осталось только отыскать капитана, который согласился бы взять их с собой.
Сколько же всего случилось, прежде чем я попал сюда, думал Ромул. Они с Тарквинием пережили поражение, вернее, бойню при Каррах, достойный включения в легенды поход на восток, уцелели, когда против них поднялся чуть ли не весь легион, спаслись от гибели, которой грозило нападение армии индийского царя, и в конце концов добрались до места, откуда можно было вернуться домой. Это не только казалось невероятным — это и на самом деле являлось настоящим чудом. Но цену за такое чудо пришлось заплатить неимоверную: помимо многих тысяч воинов, погибших в армии Красса и Забытом легионе, с жизнями расстались Феликс, а затем и Бренн. Смерть человека, который значил для Ромула больше всех на свете, кроме разве что матери и Фабиолы, явилась особенно сокрушительным ударом. Вина лежала на плечах Ромула неподъемным грузом. Двое друзей отдали свои жизни, чтобы дать ему возможность спастись, а он никак и ничем не мог воздать им.
А гаруспик все время знал, что случится с Бренном. Что же еще ему известно?
— Ты играл нами обоими, как рыбой на крючке, — шипел Ромул, всей душой сокрушаясь, что не в состоянии повернуть время вспять. — Чтоб тебе сгинуть в Гадесе.
— Может быть, мне как раз и суждено оказаться там, — ответил Тарквиний, придвинувшись к нему поближе. — Это пока еще неизвестно.
— Никто не должен гибнуть в одиночку, сражаясь в неравном бою.
Тарквиний вспомнил об Олинии и о том, как тот принял смерть.
— Почему бы и нет, если он сам так решил?
— Лучше бы Бренн погиб на арене! — бросил Ромул, не знавший ничего о прошлом гаруспика. Но, еще недоговорив, юноша понял, что неправ. Судьба гладиаторов едва ли не целиком и полностью зависела от непостоянной и кровожадной римской толпы. А галл принял смерть, как сам того хотел — под ярким солнцем, с мечом в руке. Свободным человеком, а не рабом.
Ромул принялся грызть ноготь. Как он мог забыть то, что так ясно читалось в глазах Бренна? Его друг принял свою судьбу, а этим мало кто мог похвастаться. И разве было у Ромула право противиться такому решению? А это означало, что гнев, который он обрушивал на гаруспика с того самого мгновения, как они вылезли из воды, целиком и полностью питался виной и стыдом, которые испытывал он сам. Осознание этого глубоко потрясло его. Тяжелый камень горя свалился с души Ромула, позволив ему свободно дышать и оставив ощущение абсолютной пустоты в груди. Непрошеные, но долгожданные слезы потекли по его щекам при воспоминании о могучем доблестном Бренне, который не пожалел жизни, чтобы он, Ромул, остался в живых.
Тарквиний глянул было на него растерянно, а потом обнял юношу одной рукой за плечи.
Гаруспик чрезвычайно редко проявлял свои эмоции, и Ромул, рыдая, как мальчик, оплакивал то, что означало это движение. Тарквиний тоже скорбел об их друге. В конце концов слезы Ромула иссякли, и он поднял голову.
Их взгляды встретились, и несколько долгих мгновений они смотрели в глаза друг другу.
Лицо Тарквиния было таким открытым, каким Ромул никогда прежде не видел его. И он испытал великую радость оттого, что не увидел там зла.
Как ни странно, первым отвел глаза Тарквиний.
— Я действительно знал, что Бренн встретит свою судьбу в Индии, — сказал он вполголоса. — Об этом поведали мне звезды в ту ночь, когда мы встретились.
— Почему же ты не сказал ему?
— Он не хотел слышать ни тогда, ни потом, — ответил гаруспик, твердо глядя в лицо Ромулу. — Ты ведь и сам это знал.
Ромул ярко покраснел.
— А посоветовать вам обоим отступить вместе с Лонгином значило бы вмешаться в вашу судьбу, — продолжал Тарквиний. — Вы бы этого хотели?
Ромул покачал головой. Мало что могло возмутить богов сильнее, чем попытка изменить ход чьей-нибудь жизни.
— К тому же не я первый предсказал будущее Бренна. Самое главное он узнал от своего друида, — сказал Тарквиний. — Именно вера в пророчество помогла ему так долго выжить в лудус. Ну и конечно, Астория и ты.
Память о первой встрече Ромула с большим галлом была такой яркой, будто все это случилось вчера. Убив мирмилона, который попытался взять в заложницы Асторию, любовницу Бренна, Ромул разгневал Мемора, жестокого владельца школы гладиаторов. На следующее утро Мемор назначил поединок не на жизнь, а на смерть между Ромулом и еще одним из негодяев, напавших на Асторию. Ромулу тогда негде было спать, и он почти отчаялся. Бренн, один из всех гладиаторов, предложил ему место в своей комнате, которую хозяин предоставил ему как лучшему из бойцов. Неудивительно, что с того дня и завязалась его дружба с могучим галлом.
— Помимо желания, чтобы ты дожил до лучшего будущего, Бренн хотел лишь одного. — (Ромул уже знал, что скажет дальше Тарквиний.) — Вернуть свою честь, спасая друзей.
— Чего он не смог сделать для жены и сына, — закончил Ромул.
— И для всех родственников.
Волна надежды вновь поднялась в душе Ромула.
— Значит, боги исполнили его главное желание…
— Я верю в это.
Некоторое время друзья сидели молча, отдавая дань памяти Бренна.
Возле самого причала высоко выпрыгнула из воды рыбина, решившая поймать муху на лету, и с громким плеском шлепнулась обратно.
Потянуло вонью. Ромул наморщил нос. Как ни странно, смрад напомнил ему о первом хозяине. Жестокий торговец мылся очень редко. И вдруг ему пришло в голову проверить честность Тарквиния.
— А как там насчет Гемелла?
Гаруспик вскинул на него удивленный взгляд.
— Его недавние предприятия провалились. А больше я ничего не знаю.
Удовлетворенный и обрадованный этим простым ответом, Ромул рискнул задать другой вопрос:
— Моя мать и Фабиола еще живы?
Слабо тлеющие угли надежды он прятал в самой глубине души, берег как источник жизни. И, боясь услышать возможный ответ гаруспика, еще ни разу не осмелился спросить.
Лицо Тарквиния помрачнело.
Ромул напрягся.
— Фабиола жива, — сказал после продолжительного молчания гаруспик. — В этом я уверен.
Радость захлестнула Ромула, он улыбнулся.
— А моя мать?
Тарквиний покачал головой.
Поднявшаяся было радость Ромула сменилась печалью. Впрочем, вряд ли стоило удивляться тому, что его мать не дожила до этого времени. Когда ее детей продали, Вельвинна была еще не старой, но никогда не отличалась ни силой, ни выносливостью. Разлука с детьми должна была сломить ее дух. Труд на соляных шахтах, куда грозился продать ее Гемелл, убивал за несколько месяцев даже самых сильных мужчин. Нечего было и рассчитывать на то, что она протянет в таком аду четыре с лишним года. Ромул продолжал представлять мать в своем воображении, потому что ее образ помогал ему справляться с собственными трудностями. И сейчас, закрыв глаза, он молился богам, чтобы они позаботились о ней в раю.
