Лясота не находил себе места. Время утекало как вода. Он бродил по двору, присматривался и думал, думал… Одно его утвердило в мысли, что ночное происшествие не привиделось: из стоявшего посреди двора колодца действительно не брали воды. Для того чтобы напоить лошадей, с реки притащили целую бочку, ведер на пятьдесят, да бабы несколько раз ходили с ведрами к берегу. Точнее узнать не удалось — ему действительно никак не удавалось подойти к воротам ближе чем на пять шагов. А к реке был довольно крутой спуск, не вдруг одолеешь.
Девушка ненамного старше Владиславы, лет девятнадцати, сгибалась под тяжестью ведер, и Лясота поспешил шагнуть навстречу.
— Дай-ка напиться, красавица!
Рябенькая «красавица» послушно повернулась боком, чтоб было удобнее нить, не снимая ведра с коромысла.
— Сладкая… Из реки?
— На ключ ходим. Под крутояром.
— Далеко. А из колодца чего воду не черпаете?
— Да ты что? — Девка округлила глаза. — Он же пустой!
— Пустой? — Лясота изобразил удивление. — А на кой тогда пустой колодец? Засыпать его и новый выкопать! Неужели приятно изо дня в день вот так таскаться?
— Не твоего ума дело! — Где-то Лясота уже слышал эти слова. — Тимофей Игорыч не велят.
— Тимофей Игорыч? Он тут всему хозяин? Никто другой?
— Он да хозяйка еще, Настасья Потаповна. Как они скажут, так и будет. А только колодец они не велели зарывать.
— Тогда хоть крышкой бы прикрыли. А если кто свалится?
— Ии-и, — девка пошла своей дорогой, — хозяин сказывает: «Чего туда упало, тому там и быть!» А доставать не велят.
Лясота отстал, задумался. Значит, «хозяин» — это все-таки Тимофей Игорыч по прозванью Хочуха. Уже легче — возвращаться на чертову меленку не хотелось. Но что же он все-таки хранит такого ценного для нежити? Какую-нибудь вещичку… Наверняка небольшую. Эх, знать бы!
Решив рубануть сплеча, Лясота отправился искать самого Тимофея Хочуху.
Он нашел атамана в одной из комнат, где тот копался в ларцах, перекладывая что-то туда-сюда вместе с Настасьей. Заметив на пороге постороннего, женщина обхватила руками раскрытый ларец, наваливаясь пышной грудью, а сам Тимофей пошел гостю навстречу, выпятив грудь и живот и уперев руки в бока.
— Ты тут пошто? Ты зачем? Не велено!
— Кем не велено? — нагло спросил Лясота.
— Мною не велено! — повысил голос атаман.
— Может, для твоих парней и не велено, а я птица вольная. Где хочу — там хожу, — отрубил Лясота в ответ.
— Вольная он птица, как же! — фыркнул Тимофей Хочуха. — Видала, баба, чего дурню в голову взбрело?
Настасья захихикала; улучив минуту, захлопнула ларец и кинулась к другим. Лясота не обращал на нее внимания, он во все глаза смотрел на собеседника. Смотрел и пытался увидеть.
— Твоя правда, хозяин ласковый, — процедил он, — не по своей воле я сюда пришел, а только не твой я человек, чтобы твоим приказам подчиняться. Вот возьмешь меня в свою дружину — другой пойдет разговор.
— Решил-таки? — Атаман захохотал, и его широкая грудь и туго натянувший рубаху живот задрожали.
— Решил. На воле мне податься некуда, ни вида,
[10]
ни денег нет, а у тебя кормят сытно, поят допьяна, и девки есть ласковые. — Он подмигнул хозяйке, но та лишь фыркнула, задирая нос. — Так что решил я — остаюсь!
— Ой ли?
— Истинный бог! — Лясота потянулся перекреститься, но его руку перехватили на полпути.
— Погодь. Не так у нас такое творится. Вечером, как за столы сядем, позову.
Совсем не того ожидал Лясота от этого разговора, но делать было нечего. Оставалось ждать, думать, искать выход.
До вечера он успел дважды обойти всю крепость, заглянуть в каждый уголок. Побывал в кузне, покрутился у амбаров, навестил конюшню и огороды. Как выяснилось, не только к воротам ему не получалось подойти. Как ни тесно стояли хозяйственные постройки, а место между задами и тыном оставалось. И на ту полосу земли он, как ни старался, так и не мог ступить. И как назло, за кузней заметил в ограде что-то вроде калиточки. Запиралась она на простой засов. Отодвинь его — и ты на свободе. Но заклятие держало крепко. Может, и был способ обойти колдовство, но Лясота его пока не видел.
Чугунное било созвало всех разбойников на трапезу. Опять ломился стол от щей, каш, солонины, вареной и соленой рыбы, всяких грибов-огурцов, хлеба и пирогов. Отвыкший от такого изобилия, Лясота уминал угощение за обе щеки, спеша наесться. Прислуживавшие девки еле успевали подливать ему медовуху, но последняя кружка осталась недопитой, когда со своего конца стола зычно позвал Тимофей Хочуха:
— А ну, кто тут у нас в гостях сидит за одним столом с хозяевами?
— Тебя зовут, тебя, — шепнула давешняя рябенькая девка, подливавшая медовуху. — Пойди к хозяину-то!
— Не пес я, на хозяйский свист бежать, — ответил Лясота, но встал. — Ну я в гостях. Дальше что?
— А то, что гостям у нас тут не место. Коли хочешь с нами жить, с нами есть и пить, стань своим среди нас.
Разбойники один за другим перестали жевать, выпрямились. Прекратили сновать и девки-подавальщицы. Среди них сегодня не было княжны Владиславы, но, может, так даже к лучшему. Он встретил прямой взгляд атамана.
— Своим отчего бы не стать, коль позовешь.
— А коли позову, пойдешь?
— Пойду.
— И клятву принесешь?
«Клятву колдуну!» — молнией пронеслось в голове.
— Принесу.
— Так иди!
Тимофей Хочуха поднял обе руки. Лясота выбрался из-за стола. Несколько шагов показались ему самыми долгими в жизни. Атаман ждал. Когда он подошел, Тимофей тяжело опустил ему руки на плечи, и колени Лясоты подогнулись сами собой.
— Говори, — сверху вниз буравя его взглядом, заговорил атаман. — Я, Петр…
— Я, Петр Михайлик…
— Клянусь ходить под твоей рукой, атаман Тимофей…
— … клянусь ходить…
— …служить верой и правдой, ничего не таить, слова поперек не молвить…
— …служить…
— …наказы все исполнять, из воли атамана не выходить и зла не умышлять.
— …наказы исполнять…
— А коли нарушу клятву ту, да буду проклят во веки веков! На, целуй!
Тимофей Хочуха полез за пазуху, достал висевшую на шнурке ладанку и заставил прикоснуться губами к холщовому мешочку. Едва Лясота дотронулся до амулета, его словно громом поразило. Он увидел!
Ощущение того, что он снова может видеть и слышать, было настолько сильным, что он еле удержался от того, чтобы не вскочить и не закричать от радости и боли. Как после кромешной тьмы первый, даже слабый луч света больно бьет по глазам, так и на него обрушился лавиной мир звуков и видений. Но атаман убрал ладанку за пазуху — и все померкло. Лясота остался стоять, хлопая глазами и совершенно обалдев. Несколько секунд он опять был зрячим. Он обрел себя — и тут же этого лишился.
