Местность, по которой они проходили, была такой же пустынной, как и вчера; на серой поверхности гор не показывалась ни одна тень, которая могла бы обозначить присутствие живого существа. Но Жан не очень тревожился об этом, зная, что арабы любят прятать свои жилища в ущельях и ложбинах, где их не видно издалека. Гораздо больше тревожило его то, что им нечего было пить и есть, а им уже сильно начинало хотеться и того, и другого. Утром они опрометчиво набросились на гостинцы Уриды и моментально их уничтожили, ничего не оставив про запас. А с тех пор как они покинули Эдису, им не встретилось даже крошечного ручейка, в котором они могли бы освежиться.
Между тем они все шли и шли вперед. Мишель и Франсуа уже начинали сильно уставать, и, чтобы ободрить их, Жан показывал им на Бу-Изель как на близкий конец всех их лишений. Этот вид всякий раз придавал им новые силы, и они вновь пускались в путь, пока опять не падали духом от голода, жажды и усталости. Наконец, когда они были уже не далее как в нескольких километрах от горы, бедный Франсуа, с трудом передвигавший ноги, споткнулся о камень, упал и остался лежать на земле без сознания.
Жан растерялся. Не имея никакой возможности привести брата в чувство, он в отчаянии сел около него, посматривая по сторонам, не явится ли ему на помощь, как вчера, добрая фея, но нигде никого не было видно. На этот раз они действительно были одни, брошенные на произвол судьбы в этой каменистой пустыне…
Мишель тоже упал на землю возле Франсуа. Измученный голодом и усталостью, ослабевший больше духом, чем телом, он вдруг начал горько рыдать:
– Мы никогда не доберемся до Бу-Изеля! – повторял он, всхлипывая. – Теперь об этом нечего и думать! Что с нами будет? Кто станет искать нас в этой глуши? Да если бы мы даже и дошли до Бу-Изеля, то что в этом толку? Дядя, верно, уже ушел оттуда, и мы опять не найдем его, как уже не раз бывало… И зачем только мы уехали от мадам Поттель? Ведь она готова была взять нас к себе! И вообще, зачем мы уехали из Оверни? Уж если мучиться, так мучились бы у себя дома, там нас все-таки не оставили бы умирать с голоду, а здесь мы непременно умрем! Я уже совсем ослаб, мне так дурно!..
С этими словами бедный Мишель закрыл лицо руками и остался неподвижно лежать возле своего бесчувственного брата.
Жану и прежде приходилось немало терпеть, но никогда еще он не страдал так, как в эту минуту, видя одного брата без чувств, а другого – доведенного усталостью и голодом до полного отчаяния. Он и сам теперь не чувствовал в себе прежней уверенности. Его убеждение, что все кончится хорошо, начинало колебаться. В особенности каялся он в том, что вопреки советам всех взрослых взял с собой братьев в это последнее опасное путешествие. Он очень хорошо понимал, что им не удастся пуститься в путь раньше, чем через несколько часов, и что ночь настанет прежде, чем они доберутся до Бу-Изеля и, как он все-таки надеялся, до дяди. Значит, им придется провести еще одну ночь под открытым небом, причем в гораздо худших условиях, чем две последние, так как поблизости не было не только жилья, но даже ни дерева, ни скалы, под которыми можно было бы найти убежище.
А что делал в это время Али? Верная собака, лежа у ног своего хозяина, смотрела на него умными глазами, как будто понимая, каково ему. Эти взгляды доброго животного облегчили страдания Жана; ему показалось, что он менее одинок.
– Не правда ли, Али, – сказал он, положив руку на горячую голову собаки, – мы скоро придем на Бу-Изель, найдем там дядю Томаса и заживем с ним спокойно и счастливо?
Собака отвечала ему по-своему тем, что замахала хвостом и принялась лизать ему руку своим пересохшим от жажды языком.
– Да, моя добрая собака, – продолжал Жан, – я уверен, что ты со мной согласен. Может быть, все устроится, и даже скорее, чем мы ожидаем. Может быть, не пройдет и нескольких минут, как к нам подойдет дядя Томас или этот старый ворчун Шафур. То-то удивится старина, когда нас увидит!.. Ну-ка, Али, будь другом, побегай вокруг и постарайся принести нам хорошую весточку.
Как ни странно может это показаться, но Али словно понял, о чем просил его мальчик; не успел тот договорить, как собака весело вскочила и убежала.
Конечно, Жан был не настолько прост, чтобы вообразить, будто собака в точности понимает его слова. Он говорил главным образом для того, чтобы развлечь и ободрить Мишеля.
Однако несколько минут спустя Али вернулся такой веселый, что в сердце Жана невольно пробудилась надежда.
«И в самом деле, – подумал он, – почему бы моим предположениям не сбыться? Почему бы моей славной собаке не принести нам хорошей весточки?»
Между тем Али подбежал к Жану и, приподнявшись на задних лапах, положил обе передние ему на руку.
О чудо! Лапы были влажные, как будто Али только что смочил их в воде. Значит, где-то поблизости есть ручей или какой-нибудь пруд. В таком случае они спасены! Имея под рукой воду, легче будет привести Франсуа в чувство, и тогда ничто уже не помешает всем троим, утолив жажду и освежившись, снова пуститься в путь и дойти до Бу-Изеля, до которого осталось всего каких-нибудь несколько километров…
– Видишь, ты напрасно отчаивался, – сказал Жан Мишелю.
– А ты уверен, что это вода? – проворчал Мишель. – Я поверю, только когда ее увижу.
– Хорошо, – ответил Жан, – подожди меня здесь. Через пять минут я принесу тебе столько воды, что ты поневоле поверишь.
Осторожно положив на землю голову Франсуа, которая покоилась у него на коленях, он встал и сказал собаке:
– Пойдем, мой славный Али, веди меня! Принесем водицы Мишелю.
Собака весело побежала вперед, радостно лая и временами оглядываясь, чтобы убедиться, что Жан идет за ней. Через несколько минут она остановилась, виляя хвостом, перед невысокими скалами, посреди которых Жан увидал природный резервуар со свежей и прозрачной водой. Вероятно, когда-то, во время сильного дождя, вода наполнила глубокую скважину в скале и, оставаясь в тени, не только не испарилась, но даже не запылилась, а осталась чистой и свежей, что большая редкость в этих краях.
Жан поискал глазами что-нибудь, во что бы можно было зачерпнуть воды, но не найдя ничего, смочил в ней платок и вернулся к братьям. Почувствовав свежий влажный платок на своем горячем лбу, Мишель поневоле вынужден был поверить, что вода близко, и мигом вскочил с места. Общими силами они притащили Франсуа к резервуару, зачерпнули воды в пригоршни, смочили ему голову и, к великой их радости, бедный ребенок вскоре очнулся.
Тогда, но только тогда Жан наконец подумал и о себе. Растянувшись на скале, он припал к воде и долго-долго то пил прохладную влагу, то обливал себе лицо и голову, то опять начинал пить и долго не мог оторваться. Братья его делали то же самое; вскоре все трое как будто переродились. Мишель забыл все свое уныние и отчаяние; как все эмоциональные натуры, он перешел из одной крайности в другую и стал торопить брата поскорее пуститься в путь, уверяя его, что теперь уж точно всем их испытаниям конец. Но Жан, со своей неизменной осторожностью, умерил его пыл:
