Кое-кто желал, чтобы он подписал свой диск, и Ричи с удовольствием срывал целлофановую обертку и расписывался на обложке; в противном случае он клал в карман десять фунтов – такую цену он назначал за каждый диск, – жал покупателю руку и подзывал следующего в очереди. Он продал несколько альбомов, а затем повернулся к молодой женщине в темных очках и кожаной куртке, которая уже взяла диск со столика.
– Конечно, я хочу автограф, – сказала молодая женщина.
– Черт, – воскликнул он, – черт!
Он никак не ожидал, что она появится на одном из его выступлений. Он не так представлял себе их встречу после того, как Питер сказал, что Тара хочет увидеть его. Руки его дрожали. Нужно было пропустить стаканчик чего-нибудь.
Она не сняла темных очков. Даже несмотря на полумрак зала, он видел ее взгляд сквозь затененные стекла, стеснительный, но спокойный. Ее губы слегка раздвинулись:
– Как ты?
– О’кей, – сказал Ричи. – Слушай, подожди меня в баре. Там потише. Я тут закончу и приду.
Она снова взглянула на него, тихо положила диск обратно на столик, повернулась и ушла.
Кто-то еще хотел купить диск. «Отлично выступил, Ричи», – прозвучал бестелесный голос. Еще десятка перешла из рук в руки. Ричи едва соображал, что делает. Кивал и улыбался, но сердце его колотилось и раскалывалась голова.
Наконец остался один человек, желавший получить диск. Это был тип, который весь вечер сверлил его неприятным взглядом.
– Подпиши для меня, – сказал незнакомец.
Ричи посмотрел ему в глаза. Ну да, ничего знакомого. Совершенно посторонний тип.
– Какое имя? – спросил Ричи.
– Просто распишись.
Ричи подписал, получил десятку, которую сунули ему в руку, и тип растворился в шумной толпе пьющих.
– Мерзкий хмырь, – сказал один из «Псов».
Ричи надул щеки, помотал головой и убрал компакты в сумку. Вернется за своим хозяйством позже. Протискиваясь сквозь поддатую толпу, он удостоился нескольких одобрительных шлепков по спине: «Отлично, Ричи», «Не растерял запала, сынок», «Полный блеск, Ричи, кореш».
Он вышел из зала и направился на поиски Тары.
21
В прозаический век, как ни в какие иные времена, уважительное отношение к сказкам есть дело первостепенной важности.
Чарльз Диккенс
[31]
Бар был старейшей частью паба «Призрачная карета». Там был низкий потолок с выступающими балками, а по неотделанным кирпичным стенам развешена разная украшенная медью конская сбруя. Помещение мерцало отраженным от меди и латуни светом. Ричи нашел Тару за столиком в углу, ее тонкая, цвета слоновой кости рука лежала на пустой столешнице. Темные очки она так и не сняла.
Он спросил ее, что она будет, и Тара попросила заказать ей «укус змеи» – смесь биттера и сидра с рюмкой черносмородинового ликера, нелепый коктейль, который они обычно пили, когда были малолетками. Для Ричи напитки в «Призрачной карете» были за счет заведения. Себе он заказал более благоразумные пинту биттера и виски на запивку.
Он поставил стаканы на столик и опустился рядом с ней. Попытался заглянуть в ее глаза за очками. Подумал, что она скрывает взгляд. Она подняла «укус», сделала глоточек и осторожно поставила стакан на столик.
– Сними, пожалуйста, эти очки.
– Свет режет мне глаза.
– Все же не могла бы ты снять их?
– Зачем?
– Чтобы можно было поговорить.
– Говори ртом. Не глазами.
Ричи ничего не ответил на это.
Тара вздохнула и сняла темные очки, сложила их и пристроила рядом со стаканом. Ресницы ее трепетали. Искоса посмотрела на него.
«Господи!» – подумал он, Женевьева была права. Тара выглядела неправдоподобно молодо.
– Так что у тебя с глазами?
– Слишком чувствительны к свету.
– К врачу ходила? К окулисту?
– Нет.
– Стоит сходить. Провериться. – Он пригубил пиво, и пена оставила след на его верхней губе.
– Наверно, стоит.
– Не откладывай. Пока не зашло слишком далеко.
Ричи проглотил виски и сморщился, не от вкуса скотча, а от вспышки головной боли. Постукивая стаканом о стол, он смотрел на пожилую пару, обнимавшуюся у двери. Двадцать лет назад его и Тару вышвырнули из этого самого паба за слишком страстный поцелуй.
– Похоже, тебе особо нечего сказать, – хмыкнул он.
– Да. Нечего.
Сам не зная того, Ричи перешел на скороговорку, как разговаривал с Тарой двадцать лет назад:
– Я к тому, что Питер мне выложил, ну, выложил эту гребаную историю, какой ты ему мозг парила. Это ж блеск, просто блеск. Вернуться домой с такой туфтой. Наплести с три короба, Тара, с три короба, всегда знал, что фантазия у тебя отлично работает, но думать кого-то обмануть такой историей… Но нет худа без добра. Это не просто слишком, а… как я представляю, слиииишком несуразно, чтобы люди поверили, – двойной обман, полный абсурд, безрассудство.
– Ты прав.
Он снова заговорил нормальным языком:
– Двадцать проклятых лет, Тара. Двадцать. Я чуть не сгнил в тюрьме за то, что будто прикончил тебя, знаешь ты об этом? Я сидел в тюрьме. Двадцать лет я, – он стукнул себя по голове, – все думал, ломал голову.
Пожилая пара у двери оглянулась на громкий голос Ричи.
Тара потянулась через столик погладить руку Ричи, но он отдернул ее.
Некоторое время они сидели, храня невыносимое молчание.
– Ты играешь теперь просто поразительно, – сказала она.
– Да?
– Правда. Поверить не могу, как изменилась твоя игра.
– Ну, за двадцать-то лет можно было немного наблатыкаться, да?
– Но похоже, ты достиг того, чего добивался. Так хорош, как всегда хотел. Даже лучше.
– Где ты была, Тара?
– Не знаю.
– Что? Не знаешь?
– Нет, не знаю. Я не прикидываюсь. Просто не знаю. Могу объяснить шесть месяцев, а потом провал в девятнадцать с половиной лет. Я хожу к психиатру. Он решил помочь мне восстановить в памяти пропавшие годы. И прежде чем ты что-то скажешь, знай, я не жду, что ты мне поверишь. Не жду ничего, кроме оскорблений, гнева, презрения и непонимания. Можно теперь я надену очки, потому что свет действительно режет мне глаза?
Ричи в упор посмотрел на нее. Ее лицо как будто ни на день не постарело с тех пор, как он видел ее в последний раз. Сейчас его покрывал приятный загар, какого у нее никогда не было – рыжевато-коричневого или золотистого оттенка, который шел ей. Заглянув ей в глаза, он увидел в них боль, но также и юность, кристально чистый источник. Показалось, что вокруг глаз пролегли тоненькие серебристые морщинки смеха, которых не было прежде. Однако было в ее поведении нечто, чего раньше тоже не было, словно что-то грузом давило ей на плечи. Может, некое знание, но что бы это ни было, оно было новым.
