Мы благодаря нашей Рыжке питались хорошо, хотя почти никогда не ели мяса. Но она не только кормила нас, она была нашим другом. Напрасно некоторые считают корову глупой – напротив, это очень умное животное. Мы ласкали Рыжку, разговаривали с ней, и она понимала нас. А сама умела так смотреть на нас своими большими кроткими глазами, что и мы понимали, что ей нужно. Мы очень любили ее, а она любила нас. И вот нам приходилось расставаться с ней, потому что Барберен требует денег.
Пришел лавочник и долго осматривал Рыжку со всех сторон, ощупывал ей бока и, недовольно покачивая головой, повторил несколько раз, что она ему не подходит и, должно быть, дает мало молока. Наконец он все-таки сказал, что купит ее из уважения к такой хорошей женщине, как матушка Барберен.
Бедная Рыжка, как будто чувствуя, что происходит, не хотела выходить из стойла и начала реветь.
– Зайди сзади и выгони ее, – сказал лавочник, подавая мне кнут.
– Ну, уж этого не будет, – возразила матушка Барберен.
Она подошла к Рыжке и ласково сказала:
– Пойдем, моя красавица, пойдем!
И Рыжка тотчас же пошла. А когда мальчик привязал ее к телеге, бедняжке уж поневоле пришлось идти за ней.
Мы вернулись домой, но еще долго доносилось до нас мычанье Рыжки.
Прощай, масло! Прощай, молоко! Теперь по утрам нас ждет лишь кусок хлеба, а вечером – картофель с солью.
Вскоре после того, как мы продали корову, наступила Масленица. В прошлом году матушка Барберен угощала меня в последний день Масленицы блинами и оладьями. И я ел их с таким аппетитом, что она была очень довольна. Но тогда у нас была Рыжка, а теперь ее нет, масла и молока тоже нет, и нам уж не придется отпраздновать как следует последний день Масленицы.
Но матушка Барберен сделала мне сюрприз. Хоть она и не любила занимать что-нибудь, но на этот раз попросила у одной соседки чашку молока, у другой – немного масла. Вернувшись домой, я увидел, что она насыпает муку в глиняный горшок.
– Мука! – воскликнул я, подходя к ней.
– Да, и отличная мука, мой миленький Реми, – с улыбкой сказала она. – Понюхай, как она хорошо пахнет.
Мне очень хотелось узнать, что сделает из этой муки матушка Барберен, но я не решался спросить. Мне не хотелось напоминать ей, что сегодня последний день Масленицы, так как это наверняка огорчило бы ее.
– Скажи-ка, что делают из муки? – спросила она.
– Хлеб.
– А еще что?
– Кисель.
– А еще?
– Еще… Я не знаю.
– А еще из нее делают блины и оладьи; ведь сегодня последний день Масленицы. Погляди-ка сюда.
Она показала на полку, и я увидел молоко, масло, яйца и три яблока.
– Дай мне яйца и, пока я буду ставить тесто, очисти яблоки и нарежь их ломтиками, – сказала она.
И мы весело принялись за работу. Выбив тесто, матушка Барберен поставила его в теплое местечко. Теперь оставалось только ждать вечера: тесто поднимется, и можно будет печь блины и оладьи.
Если сказать правду, день показался мне очень длинным, и я несколько раз приподнимал полотенце и заглядывал, не поднялось ли тесто.
– Наломай хворосту, – сказала, наконец, матушка Барберен. – Нужно развести хороший огонь.
Ей не пришлось повторять свои слова дважды – я с нетерпением ждал этой минуты.
Скоро запылал большой огонь. Матушка Барберен сняла с гвоздя сковороду и поставила ее на горячие угли. Потом взяла кусочек масла и положила его на сковороду, когда та разогрелась. Ах, какой чудный запах пошел от него! И как весело трещало и шипело масло! Однако как ни внимательно слушал я эту музыку, мне показалось, что кто-то идет по двору. Наверное, соседка, чтобы попросить у нас горячих углей. Но мне некогда было раздумывать об этом, потому что в эту самую минуту матушка Барберен взяла на ложку теста и вылила его на сковороду.
Вдруг палка стукнула о порог и дверь отворилась.
– Кто там? – спросила, не оборачиваясь, матушка Барберен.
Вошел какой-то мужчина в белой блузе и с палкой в руке.
– А здесь, как я вижу, справляют праздник? – сказал он. – Не стесняйтесь, пожалуйста.
– Господи! – воскликнула матушка Барберен, отставив сковороду и бросившись к нему. – Это ты, Жером!
Потом она сказала мне:
– Это твой отец.
Глава II
Отец
Я хотел подойти и поцеловать его, но он, протянув палку, остановил меня.
– Это кто такой? – спросил он.
– Это Реми.
– Но ведь ты мне писала…
– Да, писала, только… Только это была неправда, потому что…
– А, неправда!
Подняв палку, он сделал шаг ко мне, и я невольно попятился. Что я сделал не так? В чем виноват? Почему он так обращается со мной, ведь я хотел его поцеловать? Но мне некогда было раздумывать над этим.
– А вы, как я вижу, справляете Масленицу, – сказал Барберен. – Это очень кстати, потому что я страшно голоден. Что у тебя на ужин?
– Я хотела печь блины.
– Да, вижу. Но ведь не блинами же ты будешь угощать человека, который прошел такую дальнюю дорогу!
– Ничего другого у меня нет. Мы не ждали тебя.
– Как ничего нет? Ничего на ужин?
Он огляделся вокруг.
– Вот масло, – сказал он, потом посмотрел на потолок, где у нас прежде висели окорока, теперь там не было ничего, кроме нескольких луковиц. – А вот лук, – продолжал Барберен, сбив палкой луковицу. – Из масла и нескольких луковиц выйдет славный суп. Сними тесто со сковороды и поджарь лук.
Значит, блинов не будет! Матушка Барберен без возражений поспешила исполнить приказание мужа, а он в ожидании ужина сел на лавку около очага.
Я не решался двинуться с места и, сидя около стола, смотрел на Барберена.
Это был человек лет пятидесяти, с суровым лицом. Должно быть, вследствие полученного ушиба, он держал голову не прямо, а слегка склонял ее к правому плечу, и это придавало ему какой-то подозрительный вид.
Матушка Барберен положила на сковороду кусочек масла и поставила ее на горячие угли.
– Почему ты положила так мало масла? Какой же суп выйдет из этого? – сказал Барберен и бросил на сковородку весь кусок.
Масла нет – не будет и блинов! В другое время это меня очень огорчило бы, но теперь мне было не до блинов и оладий; я думал о том, что этот сердитый человек – мой отец.
Когда я хотел поцеловать его, он протянул палку, чтобы остановить меня. Почему? Матушка Барберен никогда не отталкивала меня, если я хотел поцеловать ее; она и сама обнимала меня тогда и прижимала к себе.
