Я огляделся. Комната была мне незнакома. Не видел я никогда и людей, окружавших меня. Это была семья садовника, состоявшая из отца и четверых детей.
Я приподнялся на постели и спросил:
– Где Витали?
– Он спрашивает про своего отца, – сказала девочка лет пятнадцати, по-видимому, самая старшая из детей.
– Он мне не отец, а хозяин, – объяснил я. – Где он? Где Капп?
И вот что я узнал.
В четыре часа утра садовник, около ворот которого мы лежали, отворил их, собираясь ехать на рынок, и увидел нас. Сначала он крикнул, чтобы мы встали и пропустили телегу. Мы продолжали лежать неподвижно. Принесли фонарь, и оказалось, что Витали был мертв, а я едва жив. Благодаря Капи, который лежал у меня на груди, я еще дышал. Меня принесли в дом садовника и, разбудив одного из детей, положили на его постель. В течение шести часов я лежал как мертвый, а потом мало-помалу пришел в себя.
Витали умер! Когда садовник сказал мне это, сердце у меня сжалось и слезы полились из глаз.
Стоявшая около кровати девочка лет пяти или шести с упреком взглянула на отца.
– Что же делать, моя маленькая Лиза? – сказал он. – Я вижу, что мальчику тяжело, но мы должны были сказать ему правду. Если бы мы скрыли ее, он все равно узнал бы ее от полиции.
И он объяснил мне, что тело Витали унесли полицейские.
– А где же Капи?
– Капи?
– Да, собака.
– Не знаю. Ее тут нет.
– Она побежала за носилками, – сказал один из сыновей садовника.
– Ты видел ее, Бенжамен?
– Да, она бежала за носилками и выла.
– Бедный Капи!
Садовник и его дети вышли в соседнюю комнату, оставив меня одного. Я встал с постели, повесил на плечо арфу и пошел к двери, чтобы проститься с ними. Мне хотелось увидеть Витали еще раз.
Лежа в постели, я чувствовал себя довольно сносно – у меня только очень болела голова, – но когда я встал, ноги у меня задрожали, и я чуть не упал. Однако посидев несколько минут, я немного оправился и отворил дверь.
В печке горел яркий огонь. Садовник и его дети сидели за столом и ели суп. Запах съестного напомнил мне о том, что я не обедал накануне. Голова у меня закружилась, и я пошатнулся.
– Ты плохо себя чувствуешь, мой мальчик? – с участием спросил садовник.
Я сказал, что мне, действительно, нехорошо, и попросил позволения немного посидеть около огня.
Но мне нужно было не тепло, а еда. И если бы я смел, то попросил бы тарелку супа. Но я не привык просить, жизнь с Витали не приучила меня к этому, и я не хотел сознаваться, что меня мучает голод.
Лиза пристально посмотрела на меня, а потом встала и, взяв свою еще нетронутую тарелку супа, подала ее мне.
– Покушай, мой мальчик, – сказал садовник, – а если захочешь, то тебе нальют и другую.
Через несколько секунд тарелка уже была пуста. Когда я положил ложку, Лиза, стоявшая около меня, отнесла тарелку отцу; он снова налил в нее супу, и Лиза подала ее мне.
Я так же быстро справился и со второй тарелкой. Дети, сначала только улыбавшиеся, теперь громко расхохотались.
– Ну, мой мальчик, тебе нельзя пожаловаться на плохой аппетит, – заметил садовник.
Я покраснел до ушей. Но мне не хотелось, чтобы меня считали обжорой, и я признался, что вчера не обедал и не ужинал.
– Но, по крайней мере, хоть завтракал?
– Нет.
– А твой хозяин?
– Он тоже ничего не ел.
– Значит, он умер не только от холода, но и от голода, – печально проговорил садовник.
После еды я почувствовал себя сильнее и встал, собираясь уходить.
– Куда же ты пойдешь? – спросил садовник.
– Искать Витали. Я хочу взглянуть на него еще раз.
– Но ведь ты не знаешь, где он. Есть у тебя знакомые или родные в Париже?
– Нет.
– А где ты остановился?
– Мы еще нигде не останавливались. Мы только вчера пришли.
– Что же ты думаешь делать?
– Буду играть на арфе, петь и этим зарабатывать деньги.
– Где?
– В Париже.
– Ты сделаешь гораздо лучше, если вернешься к себе на родину. Где живут твои родители?
– У меня их нет.
– Но есть же у тебя кто-нибудь: дядя, тетка, двоюродные братья и сестры?
– У меня нет никого. Витали нанял меня у мужа моей кормилицы… Благодарю вас, вы были очень добры ко мне. Если хотите, я приду к вам в воскресенье и поиграю на арфе, чтобы вы могли потанцевать. Прощайте.
Сказав это, я пошел к двери, но Лиза остановила меня и показала на арфу.
– Ты хочешь, чтобы я поиграл? – спросил я.
Она кивнула головой.
– Да, сыграй ей что-нибудь, – сказал садовник.
Я взял арфу и, хоть у меня было невесело на душе, заиграл вальс. Мне так хотелось доставить удовольствие этой милой доброй девочке.
Лиза сначала слушала музыку, а потом начала кружиться по комнате. Отец, отбивая рукой такт, с любовью смотрел на нее. Когда я закончил, она подошла ко мне и снова показала на арфу.
Я с радостью играл бы для нее хоть целый день, но садовник боялся, что она опять начнет кружиться и устанет. Тогда я заиграл неаполитанскую песенку, которой выучил меня Витали, и запел, что доставило удовольствие всей семье.
Кончив петь, я повесил арфу на плечо и стал прощаться.
– Тебе нравится твое занятие? – спросил садовник.
– Ничего другого я делать не умею.
– А не страшно тебе будет ходить одному по большим дорогам?
– Что же делать? Ведь у меня нет дома.
– Тяжело в твои годы вести такую жизнь.
– И мне, конечно, было бы приятнее спать в теплой постели и сидеть у огня.
– Если хочешь, то можешь иметь и то и другое, но при этом тебе, конечно, придется работать. Оставайся и живи с нами. Говорю тебе заранее, что мы люди небогатые и тебе придется много трудиться. Но зато ты не будешь ночевать под открытым небом и не замерзнешь насмерть на дороге, в каком-нибудь овраге. Сев после работы за ужин, ты будешь знать, что заслужил его, и от этого он покажется тебе вкуснее. А поужинав, ты ляжешь на приготовленную для тебя постель. И если ты останешься с нами, у тебя будет семья.
Итак, я не буду больше одинок. У меня будет отец, сестры, братья!
– Ну, что же, ты согласен? – спросил садовник.
Я снял свою арфу и повесил ее на гвоздь.
– Вот это понятный ответ, – смеясь сказал он, – и я вижу, что мое предложение пришлось тебе по душе. А если тебе не понравится у нас, ты всегда сможешь уйти. Только уходи уж не зимой, а весной или летом.
