Разговорить его было сложно, но еще труднее оказалось заставить его замолчать. Мы едва отделались от него и легли спать.
Сто пятьдесят франков! Положим, мы накопили уже довольно много денег, но до полутораста франков было еще далеко. Удастся ли нам набрать столько? А если и удастся, то на это понадобится много времени.
Я переговорил с Маттиа, и мы решили идти в Шаванон не прямой дорогой, а кружным путем, заходя во все города и деревни, которые будут у нас по пути, чтобы собрать побольше денег. Маттиа так же, как и мне, очень хотелось купить корову.
Глава II
Урок музыки
Рассмотрев внимательно карту, мы выбрали такую дорогу, где было много больших городов, и отправились в путь.
От самого Парижа я в свободное время учил Маттиа читать и играть по нотам. Грамота давалась ему трудно: то ли потому, что он был неспособен к учению, то ли потому, что я был плохим учителем.
Иногда я даже терял терпение и говорил, что у него слишком тупая голова.
– Да, это правда, – кротко отвечал он. – Гарофоли заметил это сразу.
Такой ответ, конечно, обезоруживал меня. Я начинал улыбаться, и мы снова принимались за чтение.
Но музыка – другое дело. Тут Маттиа был необыкновенно понятлив и делал замечательные успехи. И нередко задавал мне такие вопросы, на которые я был не в состоянии ответить.
Признаюсь, это оскорбляло мое самолюбие. Я вошел в роль учителя, и мне было обидно, что я не могу объяснить ученику то, чего он не понимает. А сознаваться в своем невежестве мне не хотелось.
И вот я начал следовать примеру одного рудокопа, с которым мы как-то встретились на дороге. «Что такое каменный уголь?» – спросил я у него. – «А этой такой уголь, который походит на камень», – ответил он.
Так же я часто отвечал и на вопросы Маттиа.
– Это правило. Так всегда бывает.
Маттиа, конечно, не мог оспаривать правила, но в таких случаях он смотрел на меня, вытаращив глаза и разинув рот, отчего мне становилось очень неловко.
Через некоторое время я заметил, что Маттиа стал молчалив и все думал о чем-то. Это было очень странно, потому что он любил смеяться и болтать.
Я стал расспрашивать его, и он в конце концов признался, в чем дело.
– Ты, конечно, отличный учитель, – сказал он, – и никто не может учить меня так хорошо, как ты, но…
Он нерешительно остановился.
– Но что же?
– Но ведь все-таки есть вещи, которых ты не знаешь. Это бывает с самыми учеными людьми. Ты мне часто отвечаешь: «Так бывает всегда. Это правило». А ведь наверняка можно объяснить то, чего я не понимаю, как-нибудь иначе. И вот я придумал, если ты согласишься, купить какую-нибудь книгу – самую дешевую – о музыке.
– Ну, что же, это можно сделать.
– Правда? Я так и думал, что ты согласишься; ведь не можешь же ты знать все, что написано в книгах.
– Положим, хороший учитель лучше всякой книги, – заметил я.
– Вот-вот, ты как раз напомнил мне то, о чем я тоже собирался с тобой поговорить. Мне хотелось бы взять урок у настоящего учителя – только один урок, во время которого он объяснил бы мне все, чего я не понимаю… Я до сих пор молчал, потому что мне не хотелось тратить твои деньги.
Хоть меня и обидело, что Маттиа не считает меня настоящим учителем, но моя глупая гордость не устояла против его последних слов.
– Ты слишком уж добр, – сказал я. – Деньги у нас общие, потому что мы зарабатываем их вместе. Бери столько уроков, сколько хочешь; я тоже буду брать их вместе с тобой… Тогда и мне можно будет выучиться тому, чего я не знаю, – прибавил я, решившись наконец сознаться в своем невежестве.
Настоящего музыканта нельзя было найти в деревне; его следовало искать в каком-нибудь большом городе. Через несколько дней такой город попался нам на пути. Но так как мы добрались до него поздно вечером, то пришлось отложить урок музыки до утра. К тому же мы чуть не падали от усталости.
Маттиа очень хотелось поскорее узнать, есть ли здесь хороший учитель музыки, а потому за ужином я спросил об этом у хозяйки постоялого двора.
Мой вопрос удивил ее.
– Разве вы не слышали о господине Эспинасе? – спросила она.
– Мы пришли издалека, – ответил я.
– Должно быть, уж очень издалека.
– Из Италии, – сказал Маттиа.
Тогда хозяйка перестала удивляться, она, наверное, сочла возможным допустить, что слава господина Эспинаса могла и не дойти до Италии. Другое дело, если бы мы пришли из Марселя или Лиона. Тогда, узнав, что мы не слышали о господине Эспинасе, хозяйка не стала бы и говорить с нами.
– Ну, вот, подходящий учитель и нашелся, – сказал я Маттиа по-итальянски.
Глаза моего друга заблестели. Господин Эспинас наверняка ответит без затруднения на все его вопросы. А я немножко испугался: захочет ли эта знаменитость дать урок таким жалким беднякам, как мы?
– У господина Эспинаса очень много занятий? – спросил я.
– Еще бы! Он страшно занят, – ответила хозяйка.
– А как вы думаете, примет он нас завтра утром?
– Вероятно. Он принимает всех, но к нему, конечно, нужно идти не с пустыми руками.
Так как мы рассчитывали заплатить учителю, то слова хозяйки не испугали нас.
Мы долго не спали в эту ночь; несмотря на усталость, мы без конца говорили о господине Эспинасе и припоминали все затруднительные вопросы, которые следовало предложить ему.
Встав утром и позавтракав, мы отправились к нему. Маттиа взял с собой скрипку, а я арфу. Капи хотел было идти с нами, но мы привязали его в конюшне, не решившись явиться к знаменитому учителю с собакой.
Когда мы подошли к дому, где, как нам сказали, живет господин Эспинас, то подумали, что тут вышла какая-нибудь ошибка: в окне, как на витрине, висели два тазика для бритья. Совершенно неподходящая вывеска для музыканта!
Здесь, наверное, живет цирюльник. Не решаясь войти, мы спросили у прохожего, где живет господин Эспинас.
– Здесь, – ответил он, показав на цирюльню.
– Он, должно быть, нанимает помещение у цирюльника, – шепнул я Маттиа, и мы вошли.
Комната была разделена пополам. В правой половине лежали на полках гребни, головные щетки и стояли баночки с помадой; в левой – лежали на столе и висели на стенах скрипки, трубы, гитары и другие музыкальные инструменты.
– Господин Эспинас? – спросил Маттиа.
– Это я, – ответил живой, необыкновенно подвижный человек небольшого роста, державший в одной руке бритву, в другой же – трубу, на которой он от времени до времени играл, перерывая бритье крестьянина, сидевшего в кресле.
