Так мы снова стали ходить по большим дорогам, но теперь уже мы шли не туда, куда хотели, и останавливались не там, где нам нравилось. Мы должны были следовать за моей семьей. Но я все-таки был рад, что мы ушли из Лондона, что я не вижу двора «Красного Льва» и этого ужасного подвала, который часто снился мне по ночам. Мы шли за фурами и дышали уже не зловонным смрадом Бетналь-Грина, а свежим воздухом полей.
В первый же день я увидел, как продаются товары, которые так таинственно привезли моему отцу. Мы тогда въехали в большое селение и остановились на площади. У обеих фур было по одной откидной стенке. Их опустили, и весь товар оказался на виду перед покупателями.
– Глядите на выставленные цены! – закричал отец. – По таким ценам товар не продают нигде! Я ничего не платил за него, потому и отдаю чуть ли не даром. Посмотрите на цены!
Я слышал, как некоторые люди, взглянув на цены, отходили, говоря:
– Это наверняка краденый товар!
– Да ведь он и сам сознается в этом!
Если бы они взглянули на меня, мое вспыхнувшее лицо убедило бы их в том, что это чистая правда.
Маттиа заметил, как я краснел, и вечером сказал мне:
– И долго ты будешь в состоянии выносить такой позор?
– Не говори мне про это, Маттиа, – остановил я его. – От таких разговоров мне делается только еще тяжелее.
– Да я и не собираюсь говорить про это. Я хочу только одного – чтобы мы уехали во Францию. Подумай, какой ужас может случиться! Ведь полиция рано или поздно узнает, что Дрисколь продает краденый товар. Что тогда будет с нами?
– Маттиа, пожалуйста…
– Если ты не хочешь ничего видеть, то я должен глядеть за нас обоих. Кончится тем, что нас арестуют всех – и тебя, и меня, хоть мы не сделали ничего дурного. Нам даже нельзя будет оправдаться: ведь и мы едим хлеб, который покупается на деньги, вырученные за этот товар!
Такая мысль никогда не приходила мне в голову. Она привела меня в ужас.
– Но ведь мы зарабатываем себе хлеб, – пробормотал я, стараясь оправдаться не перед Маттиа, а перед самим собой.
– Да, но мы живем с людьми, которые поступают иначе. Вот на это-то и обратят внимание. И ни за что не поверят, что мы честные! Нас будут судить так же, как и их. Мне будет тяжело, если меня осудят как вора, но еще будет тяжелее, если сочтут вором тебя. Мне-то ничего – я бедняк и таким останусь всегда. Но что если ты найдешь своих родных, настоящих родных? Какой будет стыд и для них, и для тебя, если тебя осудят за кражу! И как будем мы разыскивать твою семью, сидя в тюрьме? Как передадим госпоже Миллиган то, что говорил дядя Артура? Еще если бы ты был полезен тем, кого считаешь своими родными, я мог бы понять тебя. Но и этого нет, ты им ни на что не нужен. Как жили они раньше, так проживут и без тебя. Бежим быстрее!
– Подожди хоть немного, Маттиа. Дай мне подумать несколько дней.
– Так поторопись. Я предчувствую, что нам грозит опасность.
Никогда еще убеждения Маттиа не действовали на меня так сильно, как в этот раз. Да, я должен наконец на что-нибудь решиться. И обстоятельства сделали за меня то, на что я сам не осмеливался.
Через несколько недель после нашего отъезда из Лондона мы попали в город, где была большая ярмарка. На нее съехалось множество странствующих торговцев, акробатов, цыган и музыкантов.
Мы приехали рано, и так как мне и Маттиа нечего было делать, мы пошли осматривать ярмарку. Громадная площадь была вся заставлена палатками, дощатыми навесами, балаганами и фургонами, кое-где горели костры, около которых теснились люди в живописных лохмотьях.
Проходя мимо одного из таких костров, над которым висел котелок, мы увидели нашего друга Боба. Он пришел на ярмарку с двумя товарищами. Они рассчитывали заработать денег, проделывая разные гимнастические упражнения. Но музыканты, которые должны были играть во время представления, обманули их и не пришли. Без музыки нельзя было надеяться на хорошие сборы, и Боб предложил нам присоединиться к ним. Выручка будет разделена поровну, даже Капи получит свою долю.
Маттиа взглянул на меня, и я понял, что ему хочется оказать услугу своему другу. А так как мы могли играть где угодно, по своему усмотрению, то я согласился.
Итак, было решено, что завтра мы присоединимся к Бобу и его двум товарищам.
Вечером я сказал о нашем уговоре отцу.
– Завтра Капи понадобится мне, – сказал он, – вам нельзя будет взять его с собой.
Его слова встревожили меня. Капи, пожалуй, опять заставят красть или делать еще что-нибудь в этом роде. Отец заметил мое волнение и поспешил успокоить меня.
– Капи отличный сторож, – сказал он. – Он будет полезен нам и постережет фуры: в такой толкотне и суматохе того и гляди обкрадут. Ступайте с Богом одни и, если вам придется возвращаться поздно, приходите на постоялый двор «Большой Дуб», где мы переночуем. Я выеду из города с наступлением ночи.
Этот постоялый двор, в котором мы провели прошлую ночь, был на расстоянии мили от города и стоял в поле, в пустынной и мрачной местности. Его держали муж и жена, люди на вид подозрительные и не внушающие доверия. Найти этот постоялый двор даже ночью было нетрудно, дорога была прямая. Неприятно было только то, что нам, усталым после целого дня работы, придется идти целую милю до ночлега.
Но я промолчал. Отец, приказывая что-нибудь, требовал, чтобы ему повиновались без возражений.
На следующее утро я погулял с Капи, накормил и напоил его и привязал к фуре, которую он должен был сторожить. А потом мы с Маттиа отправились на ярмарку.
Мы начали играть тотчас же, как только пришли, и, почти не отдыхая, продолжали играть до самого вечера. Кончики пальцев у меня так болели, словно в них были занозы, а Маттиа столько времени дул в свою трубу, что начал задыхаться. Но нам нельзя было останавливаться: Боб и его товарищи без устали проделывали свои гимнастические фокусы, мы с Маттиа не должны были отставать от них.
Когда наступил вечер, я думал, что нам можно будет наконец отдохнуть. Но оказалось, что нужно еще зайти в сложенный из досок кабачок и дать представление там.
В этом кабачке мы пробыли почти до часу ночи.
Я и Маттиа страшно устали, а наши товарищи, которым приходилось все время быть в движении, совсем выбились из сил. Под конец они вбили в землю шест, собираясь проделывать на нем какие-то новые штуки. Но шест упал и придавил ногу Маттиа. Он громко вскрикнул от боли. Думая, что у него раздроблена нога, я и Боб бросились к нему. К счастью, рана оказалась несерьезной, кости остались целы. Однако идти Маттиа все-таки не мог.
Что нам было делать?
Я решил оставить Маттиа ночевать в фургоне Боба, а сам намеревался пойти в «Большой Дуб». Нужно же мне было узнать, куда поедет утром отец.
– Не уходи, – упрашивал меня Маттиа. – Завтра мы пойдем вместе.
