– Нет, если вы на минуту остановитесь, чтобы поздравить меня, кузина! Она сжалилась надо мной и сказала «да», – Арчи вскочил, чтобы Роза могла подойти к Фиби.
– Я знала, что она в конце концов наградит вас за терпение и отбросит в сторону гордость. Вы оба достаточно испытали себя, – Роза обняла подругу с такой нежностью и уважением, что на глазах Фиби снова выступили слезы.
– Как могла я поступить иначе, если все были так добры ко мне. Никакая гордость не устояла бы от таких похвал, благодарностей и добрых пожеланий. Все приветливо встретили меня, и все просили вступить в семью. Когда отец и мать Арчи подошли ко мне и назвали «своею дочерью», я готова была на все, чтобы доказать мою любовь к ним.
Арчи поцеловал руку, которую держал с таким триумфом, как будто это была рука принцессы, и с гордостью сказал:
– Подумайте только, от чего она отказывается ради меня: от славы, состояния и поклонения множества людей! Ее ждало будущее знаменитой певицы, всеобщая любовь и уважение, а она все это оставила, довольствуясь тем, что будет петь для меня одного, не получая никакой другой награды, кроме любви.
– Я никогда не буду жалеть, что принесла ничтожную жертву за такое большое счастье. Я наполню музыкой свой дом, что может быть прекрасней? Птицы лучше всего поют в своем гнезде, – и Фиби склонилась к Арчи, готовая без сожалений расстаться со всеми честолюбивыми мечтами ради своей любви.
Они, казалось, забыли, что не одни, и Роза, повинуясь внезапному импульсу, направилась к своей комнате, как будто южный ветер гнал ее маленькое судно к острову Любви, у которого другие благополучно бросили свой якорь.
Все в комнате было залито солнечным светом, весенней свежестью и ароматами цветов. Роза как будто стремилась рассказать на языке растений все, что чувствует, о чем мечтает. Мэк без труда прочел этот символический язык и понял, отчего маленький портрет Чарли был обрамлен белыми розами, отчего анютины глазки висели вокруг его портрета, отчего Психея наполовину скрыта «венериным волосом», а пунцовый страстоцвет лежит у ног Амура. Эта последняя фантазия, видимо, понравилась ему, он улыбнулся и пробормотал про себя слова песенки, которую Роза часто ему напевала:
Не пойдешь ли, милый друг,
К березам Эберфельди?
[79]
– Да, Мэк, куда угодно!
Он не слышал, как она вошла, и, оглянувшись, сказал с глубоким вздохом:
– Наконец-то! Вы были так заняты нашим дорогим больным, что я не успел сказать вам ни слова. Но я умею ждать: я привык к этому.
Роза молча оглядела его с каким-то новым сердечным чувством.
– Вы забываете, что вы не тот Мэк, который уехал. Я спешила навстречу к двоюродному брату, но не посмела быть фамильярной с поэтом, который у всех на слуху, – она так торжественно произнесла эти слова, что Мэк засмеялся и покраснел: ему была отрадна похвала из ее уст.
– Но ведь вам нравится все смешивать? Помните, я обещал предложить вам и любовь, и поэзию.
– Да, нравится! И я не нахожу слов, чтобы выразить мое удивление и восторг. Как вам это удалось, Мэк?
– Это получалось само собой – и среди холмов, и рядом с вами, и на морском берегу. Я прямо сейчас мог бы написать дивную поэму и воспеть в ней вас, как весну. Вы и есть весна, в этом зеленом платье, с подснежником в чудесных волосах! Роза, преуспел ли я хоть немного? Слава, которую я приобрел, продвинула ли она меня к той награде, ради которой я трудился? Доступнее ли теперь ваше сердце?
Мэк не сделал ни шага, но его взор неудержимо притягивал к себе. Роза подошла к нему, протянув обе руки, как будто отдавая ему все свое существо, и сказала с откровенной простотой:
– Право же, оно не стоит таких усилий. Но если вам все-таки нужна столь ничтожная вещь, то она ваша.
Юноша схватил ее за руки, не веря такому счастью.
– Уверены ли вы в ваших чувствах, Роза, вполне ли уверены? Не позволяйте минутному увлечению ослепить вас. Я пока еще не настоящий поэт, да и самые лучшие из них – простые смертные.
– Это не увлечение, Мэк.
– Но вдруг это лишь благодарность за малую долю участия, которую я принял в спасении дяди? Я лишь уплатил ему мой долг, так же как и Фиби, и готов был рисковать своей жизнью.
– Нет, это не благодарность.
– А может быть, это сострадание к моему терпению? Но я так мало сделал и так далек от вашего идеала. Я могу трудиться и ждать, если вы не уверены, потому что хочу иметь все, или ничего.
– О Мэк! Почему вы так недоверчивы? Вы сказали, что заставите меня полюбить вас, и достигли этого. Верите вы мне теперь? – с каким-то отчаянным порывом девушка сама бросилась в объятия Мэка. Он крепко сжал ее, чувствуя с каким-то торжеством, что маленькая Роза стала любящей женщиной.
– Теперь я поверил, – он с любовью приподнял ее покрасневшее и застыдившееся личико. – Нет, не ускользайте от меня слишком быстро, дайте насладиться еще минуту. Неужели я действительно нашел свою Психею!
– А я Амура, – смущенно засмеялась Роза от этой сентиментальной мысли Мэка.
Счастливый жених тоже засмеялся, но затем вдруг очень серьезно сказал ей:
– Милое создание! Зажгите лампаду и посмотрите как следует, пока не поздно: я отнюдь не ангел, а просто грешный человек.
– Хорошо, дорогой мой! Я боюсь одного: вы подниметесь так высоко, что я не в силах буду следовать за вами, ведь у меня нет крыльев.
– Мой маленький талант будет прославлять ваши большие дарования.
– Нет, пусть вся слава достанется вам, а я буду просто женой поэта.
– Я знаю, что лучшими минутами вдохновения я буду обязан моей счастливой жизни и любимой женщине.
– О, Мэк! Мы будем трудиться, украшая этот мир любовью и музыкой. Это то, что останется после нас.
– Дай Бог, чтобы это было так!
Он смотрел на свою невесту, озаренную весенним солнцем, сияющую от счастья, больших надежд и добрых целей, и вдруг подумал: «Последний лепесток развернулся, открылась золотая серединка, моя Роза расцвела!»
